Сам он считал это романтическим складом характера; его брат называл это неотенией, но Ян ему не верил. Подумаешь, получил медицинское образование – и что теперь, самый умный? Ну нет. Ты всего Бальзака прочитай сначала, а потом уже комедию ломай. Нечеловеческую.
Впрочем, встреча с медициной предстояла Яну скорее, чем он надеялся. То есть вот прямо сейчас – кирпичное здание старинной больницы уже показалось за стройными, похожими на серые кубики лего девятиэтажками. К приёмному покою подъезжала маленькая, словно игрушечная, машина скорой помощи. Жёлтая, реанимационная. Вот блин. Не повезло кому-то… Но мне сегодня туда не надо. Мне сегодня в онкологию.
…Ян пару раз кувыркнулся в воздухе – просто потому, что глупо этого не делать, если умеешь летать, – и ласточкой нырнул в открытое окно больничного коридора.
Несмотря на непоздний час, в отделении было тихо. Ян на цыпочках прошёл по коридору к нужной палате, просочился в полуоткрытую дверь и уселся в изголовье пожилой женщины, которая тихо стонала во сне. Медленно капало лекарство. Медленно ползли тени к двери. Медленно протягивали к лысой голове пациентки свои щупальца сны, которые, очевидно, считали, что если твоя жизнь – кошмар наяву, то пусть и сон не отличается.
Ян был с ними в корне не согласен.
Он осторожно взял женщину за руку, пару раз вдохнул и нырнул вслед за ней в её сон. Согласно истории болезни, женщину звали Людмила Анатольевна, ей было шестьдесят семь, диагноз – тимома средостения, но Ян-то прекрасно знал, что на самом деле она просто Люся, что любит она землянику, походы, песни у костра и сплавляться на байдарках, но вот беда, уже три года вместо походов сплошная химиотерапия. А диагноз у неё – весна, потому что такой она человек. И что больше всего на свете Люся боится пауков, которые как раз и решили ей сегодня присниться…
И вот во сне Люся, беспомощная и испуганная, висела, опутанная капельницей, которая была вовсе не капельницей, а паутиной, в темноте, и по этим трубочкам-капельницам к ней ползли и тянули щупальца огромные белоглазые пауки.
– А ну кыш! – Ян, материализовавшись рядом с Люсей, повис на капельнице-паутине и, открыв книгу, начал что-то писать пальцем на странице. – Кыш, и да будет по слову моему! Не обижайте Люсю. Она милая, между прочим.
В следующую секунду Люся обнаружила, что никакой капельницы и паутины больше нет, это просто лямки рюкзака на плечах. И никакие белые глаза вовсе не смотрят на неё из темноты – это просто звёзды над головой, большие и яркие, как на озере под Саранском в 1980 году. И она, прямо как тогда, лежит в высокой-высокой траве, и вокруг пахнет летом, земляникой и совсем чуть-чуть – костром, который там, в лагере, жгут Петя и Наташка. Они её на смех подняли, сказали, что она не найдёт землянику ночью, а она полный ковшик принесла тогда… Эх, жаль, сейчас нет ковшика под рукой. Не взяла, балда…
– Это я балда, – пробормотал под нос Ян, торопливо дописывая в текст сновидения ковшик. Эмалированный такой, с пшеничными колосьями нарисованными и оббитый справа так, что получилось смешное чёрное пятно, похожее на слона с ушами. Про слона это Люся хорошо придумала; одно удовольствие с ней работать. Все бы вот так.
…Пока Люся собирала землянику, Ян осторожно вынырнул из сна обратно в реальность и принялся что-то увлечённо писать в своей безымянной книге. Исписав шесть листов, он аккуратно вырвал их и воткнул в стойку капельницы, рядом с бутылкой лекарства, а потом ещё раз погладил пожилую пациентку по руке; она улыбнулась во сне – непонятно, чему или кому.
– Ты молодец, Люся. Выздоравливай скорее, ты правда очень милая, – прошептал Ян, с трудом проглотив комок в горле. Скрипнула форточка; Люся снова осталась в палате одна.
Через несколько минут дверь в палату беззвучно открылась. Дежурный доктор в заклеенных изолентой очках подошёл к постели больной, отрегулировал скорость капельницы и вздохнул, глядя на торчавшие из-за бутылки физраствора, как павлиний хвост, листы.
«Шесть рецептов оставил, оптимист, хотя всё же понимает, – грустно подумал доктор. – И куда я их, интересно, дену потом?.. Она и этот-то сон не досмотрит. К сожалению».
⁂
Ночь выдалась не из лёгких; такое ощущение, что сегодня весь город смотрел на ночь фильмы про Фредди Крюгера, читал книжки про концлагеря и ещё наелся перед сном тяжёлой пищи, чтоб уж наверняка.
Чего только не приснится людям ночью! И ведьмы на кострах; и начальник, который увольняет с работы; и таракан размером с человека (Ян с огромным трудом продрался сквозь ассоциации с Кафкой и всё-таки прекратил кошмар несостоявшегося Грегора Замзы), и гроб на колёсиках, и мёртвые с косами вдоль дороги… Под конец Ян уже замотался и, кажется, случайно приснил одной бабушке концовку сериала «Санта-Барбара», которую подсмотрел во сне у другой бабушки, а какому-то мальчику – сюжет «Воздушных змеев» Ромена Гари, но никакой вины за это не чувствовал: бабушка, когда досмотрит сериал, порадуется собственной интуиции. А «Воздушные змеи» – отличная книжка, и её совершенно точно стоит прочитать. Пусть даже и не совсем естественным путём.
…Первые рассветные лучи косой линейкой перечёркивали тетрадные строчки стеллажей, уставленных…
«Так, стоп. Где-то это уже было, – подумал Ян, пробираясь между стеллажами к вожделенной полке с учебником философии. – Вот чёрт. Устал, повторяюсь. А ведь отличная была метафора, ну согласитесь?..»
Учебника на полке не было. Не было его и на любимом столе Яна. Учебник по философии обнаружился на полу между секциями В и Г (Витгенштейн! Гегель! Оба, оба будьте прокляты!), а над учебником обнаружилась рыдающая Ася Энгаус. Он её не только рыдающей – даже грустной никогда не видел.
Ян настолько оторопел, увидев эту картину, что чуть было не пустился бежать, – к счастью, он вовремя вспомнил о собственной невидимости и понял, что в безопасности. Вскоре стало очевидно и то, что невидимость ничего не меняет, поскольку Асе в любом случае не до него.
– Я больше не могу, – сообщила Ася третьему тому собрания сочинений Гегеля, уставившись на него стеклянными глазами. – Я даже рассказать никому об этом не могу; вот, Малинин говорит: «Читальный зал закрыт». Да, закрыт. А что я ему скажу – что мне некогда учить философию, кроме как ночью? Чёртов Гегель. Я никогда, никогда, никогда его не пойму!..
Малинин стоял, прижавшись к стеллажу с книгами, и боялся лишний раз вдохнуть. Вот оно как. А ты хотел у неё конспект забрать! И вот стоишь ты, невидимый идиот, и не можешь помочь собственной одногруппнице. И вообще, ты сам хорош: жалеешь себя, ноешь Игорю Иванычу, что устал уже чужие сны переписывать, а людям-то вообще-то не легче. Вот Асю хотя бы возьми: ты ж даже не узнал за все эти годы, где она работает, что у неё в семье. Эгоист ты, Малинин. Только клеиться к девушкам и умеешь.
Ася всхлипнула ещё пару раз и устало закрыла глаза, прислонившись головой к книжной полке. Невидимое лицо Яна Малинина просияло: он придумал.
…Спустя час он вышел из библиотеки крайне довольный собой. Ася Энгаус лежала на полу, уткнувшись носом в полный вековой пыли учебник философии, а из-за воротника её футболки торчал невидимый никому, кроме Яна, свёрнутый в трубочку лист старинной бумаги, на котором быстрым мальчишеским почерком была изложена «Феноменология духа». С поясняющими картинками. Ян искренне надеялся, что картинки, изображающие «мировой дух», не получились слишком фривольными и что Ася успеет досмотреть сон до того, как появится уборщица.
