– Я не помню. Я не принадлежу себе в полной мере. Я знал, что моё невероятное везение когда-нибудь кончится, и я, учитывая даже, кто я, стану хорошим, но в остальном обыкновенным врачом. У меня перестанет хватать сил на то, на что их сейчас хватает. И они, все те, кого я мог бы помочь спасти, останутся без помощи. Потому что вы правы, одним везением не достигается ничего, но иногда везение – это ключевой фактор. При прочих равных, понимаете, Аня? Да, наверное, это гордыня. Но не только она. Я часто просыпался ночью и думал: я же не спросил, как её зовут. Я не думал: а как она там, что с ней стало? Я предпочитал об этом не думать, но зато поставить себе очередное дежурство. Потому что я боялся, всегда боялся, что вы вернётесь и мне придётся вернуть то, что не принадлежит мне. Мне говорили: Макс, пойди домой уже, поспи, она не вернётся, она не сможет, все же знают. Все действительно знали. Не было даже одного шанса на миллион, что вы вернётесь. Но я боялся этого больше всего на свете. И вот. Именно тогда, когда девочка, от которой зависит во многом благополучие нашего города, лежит у нас тут и в шаге от того, чтоб попасть ко мне в реанимацию. И я не знаю, кто будет её спасать, если не я. Но зачем менять ваше счастье и жизнь на её, почему? Вы же не виноваты. Вы виноваты, получается, только в том, что сделали доброе дело, а я подсознательно хочу от вас ещё одно такое же, даже если оно вас убьёт. Но жизни же не монеты и не карты, чтоб их менять. И что мне делать с вами, Аня? Я не знаю, скажите мне.
Наступила тишина, невыносимее которой стены этой палаты ещё не знали. Штукатурка была готова начать трескаться от неловкости, тараканы по углам попрятались и стыдливо шевелили усами. Кровать перестала скрипеть – кстати, навсегда. Даже вода из крана перестала капать и была готова вообще уйти, но мешал вентиль. Макс закрыл лицо руками. Аня заправила волосы за уши и нерешительно положила ему на плечо свою тонкую руку с веснушками на запястье.
– Подождите, подождите. От того, что я сейчас здесь, в этой больнице, вы не стали оперировать хуже?
– Я не хирург, я реаниматолог, – на автомате ответил Макс, не поднимая головы. – Но вообще-то нет. Но вы же понимаете, что это не выход, вы не сможете вечно тут лежать…
– Я после школы хотела поступать в медицинский, – изрекла Аня неожиданно для себя самой, как с ней уже бывало в присутствии вот этого вот человека с зелёными глазами.
– А почему не стали? – До Макса, кажется, ещё не дошло.
– Не повезло на экзамене, одного балла не хватило на бюджет, – саркастически ухмыльнулась Аня. – Но знаете, если говорить о том, что снится по ночам мне, то, пожалуй, упущенное призвание. Врача из меня, конечно, уже не выйдет, а вот медсестра…
– Подождите. Что вы хотите сказать? – Максимилиан Генрихович поднял наконец голову.
– Насколько я знаю, у вас тут есть те, кто управляет перемещениями во времени. Вот и пусть они помогут мне прийти на вступительный экзамен в медицинское училище, – ухмыльнулась Аня. – Кажется, в августе уже поздновато. Хочу обратно в июль.
– Вы не сдадите, это же надо готовиться. – К Максу, кажется, начала возвращаться его обычная презрительность. – И потом, вы просто не знаете, что значит работать со мной. Никто не выдерживает. Подождите, что? Перемещения во времени? Это же невозможно.
– Во-первых, я учитель биологии. – Аня сощурилась. – И во-вторых, не берите меня на слабо. А то возьмёте и пожалеете. В-третьих, отдать человеку свою удачу тоже совершенно, ну абсолютно невозможно.
– Вы с ума сошли, – сварливо заметил Макс. – Вам с утра температуру мерили? У вас не лихорадка? Вы несёте какой-то бред.
Он профессиональным движением положил руку на лоб Ане, но зелёные глаза его при этом блестели, как если бы он держал за руку любимую женщину.
5. Музыкальное приношение
Прелюдия
Диковинные деревья сплетаются над моей головой – того и гляди затянут, и не найти пути назад – серые, коричневые, чёрные… В их мокрых ветвях как будто бы запутались звёзды и теперь робко сияют в едва пробивающемся сквозь бурую чащу нездорово-жёлтом лунном свете.
– Передавайте за проезд, говорю, девушка.
Я моргнула. Сказочный лес превратился в умеренно набитый трамвай. Ветви-руки в куртках, плащах, пиджаках и перчатках всех однообразно-разнообразных оттенков серого, чёрного и коричневого протягивают кондуктору монеты. Тускло светится жёлтая лампочка на потолке трамвая. Я привычно тянусь в карман – но кошелька в нём, конечно же, нет. Кондуктор смотрит выжидающе, с каждой секундой его лицо мрачнеет. Морщины как тучи: набухают, собираются на переносице, и вот-вот её пересечёт гневная молния.
– Эй, начальник, она со мной, – доносится с задней площадки уверенно-наглый голос. Кажется, обернулся весь трамвай.
Ну конечно. Вот он стоит – в кожаной куртке, вальяжно привалившись к двери с надписью «Не прислоняться», и ослепительно улыбается. Извлёк из кармана горсть монет, играючи подкинул и поймал: монеты взлетели высоко над головами пассажиров и в свете тусклой лампочки сверкнули настоящим золотом пиратских кладов. В салоне как будто запахло морской солью, мокрым деревом и ветром дальних странствий, а ещё почему-то яблоками. Кажется, это не только мне кажется – по крайней мере, даже лица вокруг посветлели. Кондуктору явно полегчало – пробурчал что-то и проследовал дальше. Оставил меня в покое? Скорее, в недоумении.
За окном становится всё темнее. Трамвай постепенно пустеет. Я смотрю в окно специально, чтобы не оборачиваться, – хотя прекрасно знаю, что, когда вагон, звеня стёклами и сверкая нарядными красными боками, подъедет к конечной остановке, в салоне останется всего два пассажира.
…Я захожу под тёмные своды сплетающихся над головой ветвей – на этот раз настоящих. И звёзды, проглядывающие сквозь деревья, тоже самые настоящие. Потому я и прихожу сюда, когда начинаю забывать, что в мире вокруг меня существует хоть что-то настоящее.
Позади остался город с его огнями и голосами. С улицами, по которым сложно пройти, не встретив знакомое лицо. Вот мальчик в клетчатом пальто; перчатки на верёвочках болтаются, шапка набекрень, щёки разрумянились: опять перебегал дорогу на красный. Сегодня перекрёсток был пуст – не то что вчера. Вчера он лежал вот тут, и вокруг тоже было много красного – кровь на тротуаре, помятый бампер автомобиля, заплаканные глаза мамы, пылающие уши водителя машины, и только сам мальчик был белым-белым…
А сегодня он снова несётся, не оглядываясь, по серому асфальту навстречу красному свету и новым приключениям. Он, конечно, не воскресал – потому что никогда не умирал. Как и этот пожилой симпатичный мужчина с толстой собачкой, что сверяется с расписанием движения трамваев на остановке. Его лысина сверкает в лучах фонаря, а на лице сверкает улыбка: сегодня его выписали из больницы. Инфаркт, возраст, ничего не поделаешь – но скорая помощь, к счастью, приехала вовремя, ведь пробок в тот день не было. И вовсе он не лежал, нелепый и неподвижный, на каменном полу в холле завода, где работал всю жизнь, и не сверкали на щеках его жены дорожки от слёз – прямые, как дорожка на кардиомониторе.
