И вот тут началось такое, что у Максима челюсть отвисла от изумления. В милом кабинете второклассников, где на бледно-зеленых стенах были расклеены резные снежинки и улыбающиеся снеговики, где на доске были развешаны игрушечные цифры и буквы, в этом кабинете…
В этом кабинете творилось самое настоящее мракобесие.
Будучи малышом, Максимка вычитал это потрясающее слово в какой-то сказке и теперь любил его до глубины души. Но только сейчас он по-настоящему понял, что оно обозначало: все вокруг напоминало абсурд, рынок и адское пекло…
Десятиклассники превратились в одержимых дикарей: они выкрикивали, перебивая друг друга, они вопили и рвались в драку, когда кто-то обвинял их в косом взгляде на Веру или в драке с Рустамом. Малёк, чуть приподнявшийся на локтях, услышал, как все припоминают его избиение в последний день, и чуть было еще раз не лишился чувств:
– Я бы никогда! Я Рустама боюсь! До сих пор! Я единственный хорошо общался с Екатериной Витальевной, хотя вы все… Хотя я… Вы ее не любили, вы над ней смеялись! Я не виноват!..
Его писклявый голос утонул в обвинениях и криках. Прищурившись, Милослав Викторович разглядывал, как они брызжут слюной, как кричат, как ввязываются в жаркие споры и торопливые драки, как пытаются смыть с себя подозрения и лишь глубже зарываются в гнилостные болота обвинений…
Они будто впервые исторгали из себя всю ту беспросветную черноту и тьму, что копилась в них за десятилетия вежливых улыбок и холодного молчания на переменах. Они припоминали страшные вещи, которые случились много лет назад, они обвиняли и бились, они словно бы очищались понемногу, вырывая изнутри злобу, ненависть и боль.
И Макс, поглядывающий на этих дикарей, твердо решил не сдавать одноклассников этому прищуренному полицейскому. Но кто-то выкрикнул, как Максим «злобно смотрел на Рустама» во время драки с Мальком, и все в голове помутилось от красноватого тумана.
– Неправда! – рявкнул Максим. – Я со всеми бил Малька! И никак я на Рустама не смотрел, не врите! А вот Славик…
Он и сам не понял, как принялся точно так же кричать и перебивать, грозя тяжелыми кулаками, ощущая, как испарина выступает на коже. Славик остановился посреди класса и, сощурившись, недобро глянул на Максима.
– Хорош орать! – гаркнул Милослав Викторович, утомленный их криками, и в классе будто выключили звук. Никто уже не напоминал чистеньких и приличных, пусть и недружных десятиклассников – взъерошенные, с выпученными глазами, они все еще тяжело дышали и косились друг на друга, но гигантская лавина ненависти уже ушла, волоча за собой давние обиды и прежние страхи.
Долговязый Пашка умудрился подраться со Славиком, и теперь они сидели, мокрые и злые, не глядя друг на друга. Даже спокойный Витя кричал и бился в суматохе, не сдаваясь ради мифической правды. Максим, намеревающийся двинуть Витьке в нос, застыл от окрика посреди дороги.
Тишина.
Никто не заметил, что только Мишка не стала участвовать в этой бойне. Она сидела в конце класса, скрестив руки на груди, и смотрела на них, как на лабораторных крыс, брезгливо кривя лицо. Даже странная и неземная Аглая пару раз сказала что-то против Славика.
– Понятно, – медленно произнес Милослав Викторович. – Орете как умалишенные. Значит, будем приезжать в отделение по одному. С мамами, папами или дряхлыми бабушками, мне без разницы. Под протокол давать показания. Допрыгались, детишки.
Он заглянул каждому в глаза, выжидая по несколько секунд, пока испуганные десятиклассники не принимались пристыженно коситься в сторону или покрываться липкой испариной. Полицейский заглянул в глаза и Максиму, и тот мигом почувствовал, как по позвоночнику изморозью прошла паника: неужели и его подозревает?..
– Пока свободны, я буду всех вызванивать по списку. Но уже есть те, к кому я присмотрюсь внимательнее, – небрежно обронил Милослав Викторович и поднялся с места.
Даже стены класса будто выдохнули, когда он вышел из кабинета.
– Он ведь врет, да? – тонко сказал Паша. – Он же специально на понт берет, ничего он не понял…
– Если хочешь – проверь, – хмуро отозвался Витек. – Но это неважно. Давайте будем думать, как бороться. Правда, если и дальше будем молчать – нас всех, всех без исключения перережут…
Они долго спорили и говорили, но уже беззлобно, в глухом отчаянии. Предлагали делать общий эфир в социальных сетях, следить друг за другом день и ночь, чтобы сразу позвать на помощь, когда станет совсем плохо.
– А потом я пойду в туалет и не вернусь, – фыркнул Славик.
– С собой, значит, будешь брать телефон, – отозвался Максим.
В итоге решили собраться у Вити: квартира у него просторная, большая, места всем хватит. Витя, от переизбытка чувств даже вскарабкавшийся на парту с ногами, горячо доказывал всем вокруг:
– В туалет только парами, глаз друг от друга отводить не будем. Вместе есть, вместе спать. Караульных поставим, если надо… А там пусть только сунется эта гнида, мигом убьем.
– А если это все же кто-то из нас? – спросила Мишка.
– Будем, значит, тройками ходить и парами дежурить. Разберемся, – махнул он рукой. – Ну, все за?
Все, напуганные и унылые, были за. Кроме Максима. Тот, развалившись на стуле, лениво отозвался:
– Ко мне друзья приезжают, будем пить всю ночь. Не бойтесь, они за мной хорошенько присмотрят. – И хохотнул в тоскливом молчании.
Смех его прозвучал жалко и глухо.
Десятиклассники нестройной толпой поползли к выходу, где их уже ждал замученный оперативник.
На улице рассвело, и теперь из-за высоких домов на школьный двор падали негреющие белые лучи. Подставив им небритое лицо, Максим зажмурился, вспоминая крики и вопли в классе. Он даже сунулся было к Чашечкиному кабинету, чтобы своими глазами увидеть настоящее место преступления, но на выходе из детской рекреации его сцапали и вытолкали из школы.
Максим не сильно расстроился, а выглянувшее солнце и вовсе вылепило на его лице кривоватую улыбку. Никаких уроков, никаких забот и смертей, только тусклое маленькое солнце над головой…
Проходя мимо школьного крыльца, он остановился, вновь заметив тусклый красно-белый кусок ленты. Всех учеников давно разогнали по домам, опера разъехались или закрылись в школе, и вокруг царила непривычная тишина. Пели вдалеке охрипшие птицы, холодный ветер щекотал короткие волосы.
Максим не мог оторвать взгляд от этой ленты.
Сорвавшись, он бросился бежать, не видя ничего перед собой, прорываясь через снежные сугробы и озираясь по сторонам. Зацепиться, хоть за что-нибудь зацепиться мыслью, только бы не унесло волной выцветших воспоминаний…
Наткнувшись на детский турник, Максим сбросил куртку, оставшись в одной белой футболке, и подтянулся на руках, ощущая, как холодом лизнуло грубые ладони. Но было уже поздно.
Красно-белая лента. Мама. Маленький Максимка с пухлыми щеками и светлой челочкой, благодаря чему бабушка называла его ангелом…
