Тогда его жизнь была бы не такой серой. Не такой бессмысленной и неинтересной.
Улица покрылась прозрачным льдом, напомнив каток в старом городском парке. Натянув шапку на самые глаза, Малёк побежал к школе, в последний миг едва услышав мелодичный стук в окно. Оглянувшись, он заметил приподнявшуюся на руках бабушку, которая ласково улыбалась внуку.
Он помахал ей. Улыбнулся в ответ.
И пошел на уроки.
Несколько дней они прожили без смертей. Витя бил себя кулаком в грудь и кричал, что они справились. Только вот жить всем вместе в одной квартире, таскать из домов еду, ловить косые взгляды его родителей и бояться каждого шороха… Это не очень-то и напоминало победу.
Максима нашли в квартире на следующее утро после его смерти. Он не отвечал на звонки, и взволнованные одноклассники поехали на разведку. Савелий до сих пор помнил, как перехватило дыхание в груди, когда он узнал, что Макса больше нет. Если даже этот здоровяк не справился и погиб, то что уж говорить о нем, беспомощном и тихом Мальке…
Все началось несколько лет назад, когда полупрозрачный Савелий в школьной столовой попался под горячую руку озлобленному Рустаму. Просто в плетеной корзинке на столе закончился черный хлеб, и Рустам, не сдержавшись, врезал Мальку по голове. Одноклассники расхохотались.
А Малёк, сморщившись от острой боли, смолчал.
С тех пор они поняли, что могут срывать на нем все, что захочется: и злость, и отчаяние, и обиду. И даже боль. Ничего им за это не будет. Ну покричит Чашечка, которая всегда видела в нем, Мальке, что-то трепетное и хрупкое. Ну соберут родителей, и те всыплют ремня, вернувшись домой. Ну придет инспектор с беседой. Все равно ничего не изменится, ничего…
Он давно привык.
Чуть поодаль с обледенелого снега сорвалась стая серых голубей, покружила в воздухе и спикировала на теплые плиты коллектора. Малёк вытряхнул из растянутого рюкзака широкий пакет с зерном и прелыми семечками, швырнул голубям горсть еды, отпугнув несколько курлычущих птиц. Они мигом налетели на зерна, били клювами промерзшую землю, хлопали крыльями, взметая в воздух снежную крупу, торопливо ели, голодные и худые.
Малёк улыбался, разглядывая их. Он порой тоже так отшатывался от одноклассников, боясь очередного подзатыльника, но все равно тянулся вновь, словно бездомный Шабаш к любой протянутой человеческой руке. Малёк и светлого пса порой подкармливал, сидел с ним у бордюра, гладил свалявшуюся шерсть.
Хилые голуби, мелькающие в тусклом свете фонарей, наелись досыта и расцвели прямо на глазах. Распустились павлиньи хвосты, вытянулись длинные шеи, налившись розоватым румянцем, словно у фламинго. Голуби благодарили Малька попугаичьими голосами, и повсюду мелькали их перья, оранжевые и малиновые, бирюзовые и синие… Даже хмурое зимнее утро стало чуточку теплее.
В плечо Малька толкнул случайный прохожий, глянул в улыбающееся беззаботное лицо и буркнул со злобой:
– Чё встал, пацан?!
Малёк виновато втянул голову в плечи и промолчал, в очередной раз не решившись издать и звука. Прохожий ушел, серая куртка и черная шапка в кошачьей шерсти – типичный взрослый, уставший от безрадостной жизни. Малёк не хотел таким становиться.
Он хотел кормить павлинов и фламинго, глядеть на их пушистые перья в облаках жаркого пара от бетонного колодца.
Малёк поспешил к школе.
Та, погруженная в страх и траур, хранила ледяное молчание: не вопили младшеклассники на переменах, учителя отводили глаза, а Чашечкин кабинет опечатали бумажкой с кривой синей печатью и острой подписью Милослава Викторовича. Десятиклассники затравленно поглядывали друг на друга, в каждом прохожем вычисляя убийцу.
Малёк отмалчивался, накручивал на палец колючую зеленую нитку со свитера. Это стало почти ритуалом, успокаивало и возвращало в реальный мир.
– Затаился, – сказал на очередной перемене Витя, задумчиво покусывая карандаш. За стенами кабинета было непривычно тихо. В классе жалюзи едва шелестели от пробегающего ледяного сквозняка. – Сколько дней уже молчит. С чего бы вдруг?..
– Может, всё? – робко спросил длинный Паша. – Угомонился?..
– Не думаю, – отозвался полный Славик, промакивая вспотевший лоб. – Он еще сделает что-нибудь такое, от чего…
– Не надо, – попросила Мишка. – Давайте не будем об этом говорить. Сейчас же все хорошо. Никто не умирает…
– «Хорошо»… – буркнул Славик неприязненно. – Полкласса убили, а у нее все хорошо.
Мишка вздрогнула, как от удара. Глянула на Славика тем взглядом, в котором ничего невозможно было прочесть.
Малёк ее понимал. Он сидел, сгорбившись над партой, и перебирал тонкими пальцами обгрызенные цветные карандаши. Выдрав кривой листок из тетради, он принялся выводить яркие каракули. В его пустой и глупой голове царили образы, звуки и запахи, но он совершенно не умел рисовать.
Хоть и очень хотел научиться.
Савелий молчал, наносил штрихи на бумагу и жадно прислушивался к разговорам одноклассников. Благодаря этому он чувствовал, что находится среди них, сейчас он – один из них, такой же, как и все. Это тоже успокаивало.
Пока они не обращали на него внимания.
– Затаился, – уверенно сказал Витя, поглядывая на молчаливых одноклассников. – Ничего еще не кончилось. Кто бы его остановил? Полиция?.. Милослав? Ничего же не было.
– Может, это Макс? – вставил Славик, и Витя прищурился:
– Ага. А потом и сам себя убил, на всякий случай.
– Вот не надо! Может и правда все закончилось, – влез Паша. – Я, блин, каждую ночь еле засыпаю, все время думаю, что подохну! А потом просыпаюсь и сразу же начинаю, блин, следующей ночи бояться.
Не удержавшись, Савелий улыбнулся кончиком губ. Их голоса сливались в громкую какофонию, текли маслом, а он слушал, заштриховывая фигурки.
– Все так засыпают и просыпаются, не ной, – сказал Витя, и Савелий вдруг почувствовал чей-то тяжелый взгляд. – Надо что-то делать. Не вариант теперь вечность за ручку ходить…
В этом-то и была ключевая проблема. Они не знали, что делать.
Рисунок покоился в рюкзаке, среди смятых тетрадей без обложек и фантиков от конфет. На следующей перемене Малёк разодрал черновую тетрадь на белые листы и принялся складывать голубей, замерев у широкого подоконника. Руки порхали, проглаживая жесткую бумагу, – Малёк так погрузился в работу, что и не заметил даже, как вокруг завертелись малыши, с интересом заглядывая ему через плечо. Савелий в их компании и сам казался пятиклассником, не больше.
Пока вся школа завтракала, он мог погрузиться в таинственный воображаемый мир, парить там, среди мечтаний и волшебства. Обычные листы мятой тетради становились кипенно-белыми птицами, вскидывали хвосты и очумело трясли головами, пробуждаясь.
Малышня вокруг галдела от любопытства.
