Славик коснулся рисунка дрожащим пальцем и почувствовал тепло. Нет, не тепло даже. Жар. Колючий, чахоточный жар. Ожог. Приятно.
Повинуясь неведомому чувству, Славик упал на пол, больно ударившись мясистыми коленями о твердый паркет, и пополз к распахнутому портфелю. Руки дрожали, обожженный палец дергало болью, но дневник Славик отыскал очень быстро – черная обложка с нарисованным бледным скелетом в цилиндре. Помнится, Чашечка, едва заприметив этот дневник, как-то удивленно всмотрелась в лицо толстого Славика, но промолчала.
Черт бы с ней. Распахнув дневник, он нашел строчку, нацарапанную кривым торопливым почерком. В классе тогда было шумно: Чашечка попросила всех заполнить первые страницы дневников, занести туда телефоны и адреса одноклассников. Никто не хотел этим заниматься, и крик стоял богатырский.
– На фига? – орал Макс и ритмично хлопал закрытым дневником по парте.
– Чтобы у вас всегда под рукой были адреса и телефоны друзей, – спокойно отвечала Чашечка.
– У меня нет друзей среди этих дебилов! – еще громче орал Макс, и все вокруг считали своим долгом перекричать его вопли и доказать, что он такой же никому не нужный дебил и никто общаться с ним не собирается. Чашечка и сама взрывалась тихим, но все же криком, а Славик безропотно и быстро записал адреса, позабыв об этом в следующий же миг.
Сейчас этот список готов был Славика спасти. Найдя ненавистное «Шмальников Алексей», он запомнил адрес и на четвереньках вернулся к рисунку, с удивительной для его веса грацией забравшись на стул. Повинуясь чему-то шепчущему в его пустом нутре, Славик вывел адрес прямо над уродливым существом, которое наверняка давным-давно было человеком. Поставив жирную точку, он подумал, что чудище на рисунке стало улыбаться еще шире.
Распахнув письменный стол, он пошарил рукой в сложенных для похода вещах, оставшихся с лета: карта, спички, соль и компас… Спички. То, что нужно.
Славик схватил рисунок за край, стараясь не касаться черного наброска пальцами, и подошел к окну. Внутри все тряслось, словно студенистое желе, спичечный коробок чесался в руках.
Скрипнула ручка пластикового окна, впуская в комнату ледяной вьюжный воздух, и Славик вдохнул его полной грудью, позволяя черному месиву наполниться морозным духом. Испуганно вздрогнул фикус на подоконнике, зашелестели страницами учебники, а рисунок в руках дернулся, будто хотел сбежать.
Чиркнула спичка, и рисунок охватило огнем – жадный и красный, он жрал бумагу, съедая лакомые штрихи неведомого чудища, слизывая горячими язычками черный адрес. Славик бросил на рисунок последний взгляд. Ему показалось, что фигура чуть обернулась, а огромный глаз прищурился, выглядывая среди одинаковых серых коробок нужный дом. В ту же секунду пальцы лизнуло огнем, и Славик отпустил свое творение – метель подхватила черный сморщенный листочек и мигом обратила его в прах.
– Слава, ты чего? – Тихий голос заставил Славика обернуться, и парень застыл от маминого испуганного взгляда. Почувствовав свои оскаленные зубы, Славик склонил голову, нашаривая руками створку окна.
Мама молчала, стоя в проеме, и свет, льющийся из гостиной, подсвечивал ее темный силуэт. Право же, как святая. Думает, что все знает и может помочь. Ни черта она не знает, и одна эта мысль заставила Славика брезгливо сощуриться.
– Все в порядке? – едва слышно спросила мама, крепко вцепившись в дверной косяк.
– Да. Жарко просто. Решил проветрить, – фальшиво сказал Славик, и мама кивнула с не менее фальшивым облегчением. – Пирожки готовы? Есть хочу.
Кивнув, мама ушла на кухню. Славик в последний раз глянул туда, где за окном чернота затопила тесные городские улицы. Он словно бы надеялся, что где-то там притаилось оно, ожившее с черного наброска.
А потом ветер ударил в стекло россыпью снега, и Славик очнулся. Хрустнул в ладони зажатый коробок спичек.
Сам не зная почему, Славик улыбнулся и пошел на кухню есть пирожки с яйцом и луком, с мясом и грибами. За окном выла вьюга. В ней мелкими черными хлопьями плясал пепел, готовый сжечь все без остатка…
⁂
Мишка молчала, пока он сбивчиво рассказывал ей обо всем. Словно прорвало сгнившую трубу в подвале, и теперь канализационная вонючая жижа хлещет на цементный пол, бьет в лицо и пахнет так, что хочется вывернуться наизнанку…
Она слушала, порой заглядывая в его багровое от злости лицо, пытаясь найти там хоть капельку сожаления или раскаяния. Но этого не было – только злость и обида, только беспросветная чернильная тьма.
– Слав… – коротко позвала она, когда он притих, сжав бледные губы и дрожа от ярости. – Ты ведь и сам знаешь, что это неправда… Никто тебя не гнобил. Да, обзывали, но у нас обзывают всех без исключения! Я с первого класса Мышь, серость и пыль, но мне никогда не хотелось убить кого-нибудь за это. Да, обидно. Больно. Но убивать… Слав?
– Не сравнивай, – вспыхнул он. – Да, я толстый, ну и что? Нужно тыкать меня в это носом, нужно указывать, какой я страшный и бесполезный и что никто со мной общаться не будет из-за этого… Ты не понимаешь, каково это – постоянное одиночество.
– О, я понимаю, – скривилась она. – Уж я точно знаю, что такое одиночество. Мы все одинокие, у нас никого нет. Мы не дружим, мы терпим. Я всегда одна, Мышь на задней парте. Но я учусь относиться к этому как к подарку – никаких расстройств и предательств, никакой боли…
– Ни черта ты не понимаешь! – крикнул Славик. – Это и есть сплошная боль. Ни друга, ни товарища, ни девушки, а я ведь… Я…
Он поперхнулся словами и замолчал. Мишка глянула на него из-под ресниц и пробормотала едва слышно:
– Ты Веру любишь, я знаю…
Славик глянул на нее с ненавистью, но в его затравленном взгляде мелькнуло подобие страха.
– Все знают, – пожала она плечами. – И Вера знает, конечно. Но не всегда все получается так, как мы хотим. Чаще всего наоборот. Мне тоже Максим… нравился. Сильный, веселый. И я бы хотела… Но я не могла его заставить меня полюбить. И никогда не лезла.
– И это твоя любовь? – с усмешкой спросил он.
– А это – твоя? – ответила Мишка, не глядя на него. – Попытаться убить, раз она тебя не любит?..
Он замолчал, склонившись над скетчбуком, что-то яростно вырисовывая в нем. Скрипела ручка, над их головами скользило низкое и бесстрастное небо. Мишка пошевелила ногами, чувствуя, как холод пробирается в ее тело.
– Я все равно тебя не понимаю, – сказал она. – Меня тоже не любят в классе. Рустам с Лехой вообще издевались над всеми подряд, вот такие они люди. А Малёк?.. Его же бьют постоянно. До крови, до синяков, а он молчит и улыбается, никогда не злится…
– У него нет на это права. – В хриплом шепоте скользнуло что-то фанатичное, маниакальное. – Если бы ему подарили эту способность, то он всех бы убил, страшнее даже, чем я. Он просто… слабак. Терпила. Ему проще смириться и не высовываться. Я же решил бороться за то, чтобы быть личностью.
