Глаза откроем, любви не скроем.
О жизни мы ни с кем не спорим.
Игорь прекращает играть и петь, заставляя меня натянуться струной. Мне нужна его музыка, я объяснить этого не могу, но хочу услышать дальше.
– Пой. Еще.
– Нет, – говорит он тихо. – Я хочу, чтобы ты, – вздыхает, – пела.
Кладу затылок на его плечо и осторожно провожу по его рукам, собирая дрожь.
– Я слов не знаю…
– Они простые, – Игорь немного подвигается ближе, заставляя меня краснеть, потому что его бедра оказываются слишком близко, и, увлеченно повторяя припев, по строчкам диктует мне слова. А я, глупая дурочка, запомнить не могу, потому что голова думает совсем в другом направлении.
– Я почти запомнила, – говорю, когда младший и непредсказуемый третий раз повторяет мне четверостишие, проигрывая по очереди аккорды.
– Не волнуйся, я подскажу, – приободряет с легкой улыбкой и снова играет сначала. Куплет поет сам, а потом кивком приглашает меня вступить.
Я не знаю, что мною движет, что толкает на это безумство, но включаюсь в его игру, осторожно скольжу по непривычным нотам, пропеваю слова и увлекаюсь настолько, что не чувствую, как Игорь целует мне ухо.
Замечаю только, когда начинаю гореть изнутри, а петь приходится с элементами расщепления.
Мы оба затихаем и примораживаемся от остаточного звона струн в глубине инструмента. Гул сдавливает уши, бешеный пульс отбивается в висках, дыхание раскаляется на кончике языка.
Я немного поворачиваю голову, не дышу, не двигаюсь… Ловлю настырные и горячие губы своими.
Глава 20. Вульф
Мне кажется, что я могу дышать ее голосом. Не пить, не есть, а только слушать. В нем есть необычные обертона, легкая хрипотца, глубокий низ и сочная середина. Все это делает Веру уникальной. Я узнал бы ее из сотен тысяч голосов. Булавка не понимает, что для меня значит, и сейчас я готов ради нее на что угодно.
Сам не до конца понимаю почему, но, музыка свидетель, я дурею от этой крошки.
Но она себя не ценит, спряталась под тонкой шкуркой и отрешается от всех. Работает, чтобы жить, ест, чтобы жить, пьет, чтобы от жажды не умереть, и больше ни на что не претендует. Так ведь нельзя! Она достойна большего.
Куплет и припев обрывается нашим общим онемением. Несколько секунд я стараюсь не дышать, чтобы Вера снова не испугалась, потому что штаны за ее бедрами распирает от желания, и хрен упирается в ее упругую попку. Я тресну, если она хоть раз поерзает или отклонится назад.
То, что со Свиридовой случилось, оставило в душе не просто шрамы, там кровоточащие раны до сих пор, и, осознавая это, я не могу банально ее желать, не получается быть таким, как со всеми – властным засранцем. Это пошло и неправильно. С ней все иначе. Не могу даже мечтать, что она позволит к себе прикоснуться, а чтобы почувствовать ее полноценно – запредельно и кажется сказкой.
У меня в голове мысли и предположения, какую тайну хранит моя нежная малышка, одни хуже других. Насилие, выкидыш, убийство, трагедия… Что там могло случиться? И как давно?
Из-за тяжести в груди и дурного предчувствия опускаю голову и без намеков целую маленькое ушко: никаких сережек, хотя дырочки есть, чувствую их языком. Это получается непроизвольно, и я готов отстраниться, как только она скажет «стоп». Хочу успокоить, а не испугать, отвлечь, а не надавить, подарить минутное забытье.
Вера внезапно поворачивает голову и натыкается на мои губы. Я целую ее или она меня некогда разбираться. Мы слетаем с катушек, срываемся с петель, бежим за руку в пропасть.
Она настолько вкусная, что мне хватает нескольких толчков вперед, чтобы тихо зарычать от голода. Хочу ее. До трясучки и покалывания в кончиках пальцев.
Ее гибкий язык сталкивается с моими зубами, сплетается с моим языком, и проглаживает рот внутри с бешеной неистовой жаждой.
Когда руки непроизвольно тянуться к ее груди, я себя отрываю от нее с протяжным скулением и шарахаюсь к стене.
– Дальше уже критическая точка, булавка... – говорю тихо ей в спину.
Девушка кивает, спокойно прикрывает инструмент и сидит некоторое время, глядя в одну точку.
– Вера, я…
– Не нужно, Игорь, ничего не говори, – просит она. Я вижу, что ее мучают сомнения, и держусь из последних сил, чтобы не броситься ей в ноги и умолять признаться. Нет, она должна сама раскрыться-довериться. Иначе отношения невозможны.
Ныряю вспотевшей рукой в карман брюк.
– Я только отдать хотел, – и протягиваю ей на ладони булавку с небольшим серебристым сердечком, что усыпано мелкими прозрачными камушками.
Она смотрит на руку и тянется пальцами, скользит по контуру украшения и слегка касается моей кожи.
– Что это?
– Бабуля цепляла мне такие на одежду, когда я был малый и тощий, и говорила, что они оберегают от сглаза и всяких неприятностей. Я смеялся с ее наивности, но не снимал булавочки. Хотя как-то подрался, застежка сломалась, и игла мне под ребро вошла. Зато в тюрьму не сел за убийство, потому что отвлекся. – Ловлю невесомую улыбку девушки и продолжаю: – Пусть эта маленькая побрякушка охраняет тебя, когда меня не будет рядом.
– Не нужно… – Вера сильно волнуется, щеки алеют, губы сжаты, но указательный палец продолжают поглаживать сердечко. – Зачем?
Пожимаю плечом и подаюсь немного ближе. Вера слегка вздрагивает, а я невольно вспоминаю цветок у мамы на окне, который от резкого прикосновения складывает листья. Название не помню, но это и неважно. Вера боится мужчин – это очевидно, и если я узнаю, что кто-то в прошлом обидел ее, поднял руку или что-то хуже, я, клянусь, найду и убью ту суку. Просто возьму и задушу голыми руками. Потому что так не должно быть. Не должна хрупкая женщина бояться каждого шороха, дергаться от ласки и бояться близости.
Присаживаюсь рядом с ней на колено, чтобы казаться ниже. Ее пугает мой рост, ее пугает моя настырность, я хочу ослабить хватку и дать воздуха, но не могу – она нужна мне. Вера натягивается и прижимает ладони ко рту, как ребенок, который знает, что его будут сейчас бить.
– Вера, я научу тебя доверять и не бояться, – медленно расстегиваю булавку и прикладываю к воротнику ее светло-серой блузы. – Знаю, что это сложно. И не тороплю.
И попытка быть незаметной, одеваться только в тусклые цвета, никакого макияжа – самозащита. Осознаю это и хочется заорать, каким же я бы идиотом месяц назад! Я бы просто потерял ее, если бы не Саша. Да, брат в который раз оказался прав, мне пора уже привыкнуть и слушаться его беспрекословно.
На уголке воротника булавка смотрится маленькой изюминкой, серебриться от лампочки над головой, и я не могу глаз отвести от тонкой шеи, что так подчеркнута собранным хвостом. Любуюсь и нежно веду пальцами по краю сшитой ткани и касаюсь щеки девушки.
