– Нет, – качаю головой, – Егоров не дурак. Он, наверняка, сохранил против меня все улики, а свои быстро прибрал, вычистил всех, даже мою семью. Мама с папой никогда не пили, но в деле о пожаре, да, я знаю, что написано в документах, все перекрутили и наврали. Сейчас уже никак не докажешь его причастность, а меня посадят.
– За что? – удивляется Гроза и даже приподнимается с подушки.
– За все месяцы, пока я там... – сглатываю сухой ком, что перекрывает горло, – была, – глубокий вдох для смелости, – я продумывала до мелочей, как его убью. И сделала это.
Глава 64. Вульф
– Как же он выжил?
Вера пожимает плечом.
– Я вонзила нож в его грудь и с удовольствием провернула лезвие. Разве что у него нет сердца… но я слышала хруст и проверяла пульс. Он сдох. Я… была уверена. Узнала, что подонок жив, только этой осенью, до этого думала, что меня просто разыскивают, как убийцу. Или приближенные Марьяна ради мести.
– Вот почему ты испугалась меня на концерте и после, – догадываюсь.
– Да… – Вера целует меня в скулу и снова возвращается на плечо. Я замечаю, что она зевает и устало прикрывает веки.
Молчу и поглаживаю маленькие плечи, чтобы она немного забылась и успокоилась. Пусть поспит, а я остыну, потому что это просто невозможно переварить.
Когда Вера надолго умолкает и начинает посапывать, я осторожно встаю и буквально вываливаюсь на улицу. Мне нужен воздух, холод и топор.
Издеваюсь над своим телом около часа, а потом замираю от шума с улицы. Прячусь за угол дома и замираю, прижав к себе куртку и топор.
К воротам подъезжает черный внедорожник на высоких колесах, а во двор, распахивая по хозяйски калитку, уверенным шагом заходит Паша-Лыжник. Вот же сука!
Набрасываю куртку на горячее тело и, не выпуская топор из рук, иду навстречу этому извращенцу. Порублю тварь на куски, в недоброе время он приперся.
– А, – увидев меня, он ошарашено тормозит, пропахивает снег ботинками и расширяет зенки. – Вероника д-д-дома?
– Что нужно? – грубо спрашиваю и сдавливаю рукоять инструмента.
– П-п-поговорить хотел, – Паша косится на мою руку с топором, отступает и слегка поскальзывается на неровной обледенелой дорожке.
– О чем, например?
– Это личное, – он задирает квадратный подбородок и протягивает мне ладонь, чтобы поздороваться, так и застывает с ней на весу, потому что я ее жать не собираюсь. И он понимает по глазам. – Я – П-павел, старый… дру… знакомый Вероники, – прячет трясущиеся ладони в карманы куртки, но снова их вытаскивает и нервно встряхивает. – Знаю, что она дома. Здесь зимой некуда идти, а соседи говорили, что Звездная уже месяц живет в деревне, – «друг» оглядывается на дорогу, а я быстро рассматриваю его. Обручальное кольцо на правой руке, одет опрятно, под дутой светлой курткой, что распахнута на большой груди, дорогой свитер. Темные джинсы идеально лежат на сильных ногах, ботинки из кожи на крепкой подошве похрускивают крошкой снега. Лыжник смотрит на авто, где за темным стеклом кто-то сидит. По силуэту скорее всего девушка.
– Уходи, Па-вел, – наступаю, а он пятится. – По добру, и пока я не размазал твою морду об угол дома. И не возвращайся.
– Рассказала, значит, – он виновато опускает голову, что уже тронула седина, и хлопает себя по бедру ладонью, а я с мерзким давлением в груди отворачиваюсь и сплевываю в сторону. Я постою за свою женщину, даже если придется костьми лечь, а этот бык светло-курточный продолжает мычать: – Я должен ее увидеть.
– Зачем? – меня напрягает его присутствие. – Или ладошки вспотели и хотят не только под платье залезть? – понимаю, что дело минувших лет, но руки так и чешутся размять ему красную морду. Останавливает только человек в машине. А вдруг там ребенок? Я не настолько испорчен, потому сдерживаюсь и отступаю.
Мужчина снова оглядывается, а потом глухо говорит:
– Хочу поговорить с ней, – зыркает на меня из-под густых бровей и потирает руки о джинсы. Вспотел от нервишек? – Мы ведь все думали, что Ника погибла в пожаре, вместе с родителями, – начинает оправдываться, и я торможу его отмашкой.
– Мне твоя исповедь сто лет сдалась. Иди откуда пришел, – стою в двух шагах и слежу, чтобы он не рванул к дому. Мало ли какой неадекватушек попался.
Павел-великан поджимает крупные губы и трет квадратный подбородок.
– Я извиниться хочу. Позови Нику, пожалуйста. Как тебя звать? Ты ее муж?
– Муж, а имя тебе знать не обязательно.
– Ты прав, – он кивает и опускает плечи. – Значит, не позовешь?
– Какой догадливый, – я гримасничаю и перекидываю топор в другую руку. – Пошел вон!
– Что тебе нужно, Паша? – тихий голос ввинчивается в спину и прошивает лопатки, будто ледокол замерзший океан. От резкого поворота я чуть не падаю в снег.
Вера стоит на углу дома, бледная, как молоко, и держится за стену. На худые плечи накинута курточка, а волосы треплет декабрьский сквозняк.
– Ника! – Паша пытается дернуться к ней, но я преграждаю путь.
– Валил бы ты, пока цел. Я за себя не ручаюсь, – яростно шепчу, чтобы булавка не слышала и озираюсь.
Вера еле стоит на ногах, губы дрожат, руки скользят по обледенелым кирпичам. И потом она резко съезжает в снег, а я отбрасываю топор в сторону, но не успеваю добежать. Девушка, как перышко, падает на дорожку в шаге от меня. Подхватываю на руки, прижимаю обмякшую малышку к себе и не могу сдержать дрожь и панику.
– Уходи, – рычу на пришедшего мужлана. Зубы сводит от ненависти и напряжения, но я держусь на последней ниточке терпения.
– Что с ней? – взволнованно говорит Павел. Я ошарашенно веду плечом и киваю в сторону машины взглядом «проваливай, и без тебя тошно».
Лыжник быстро уходит за двор и активно стучит костяшкой пальца по окну.
Дверь джипа распахивается, и наружу выходит светлолицая девушка в узеньком кремовом пальто. На голове синяя вязаная шапочка, на ногах высокие черные сапожки до колен, в руках небольшой черный саквояж.
– Юль, что-то с Никой, – тревожно говорит Павел и показывает в нашу сторону.
– Я посмотрю, – уравновешенно говорит она и ласково целует его в губы.
Неожиданно девушка, которая, скорее всего, жена Павла, ломает мою предвзятость к мужчине. Как раз тот случай, когда жизнь и время меняет людей в лучшую сторону. Я очень на это надеюсь. А в молодости, кто глупостей не совершал?
Вера совсем слаба, стонет так пугающе, и я просто не знаю, что делать. Стою, как вкопанный, руки горят от напряжения и тяжести, и мучаюсь сомнениями. Можно ли этих чужаков пускать в дом? Булавка сильно вздрагивает, едва не выпав из объятий в снег, распахивает глаза и шепотом просит поставить на ноги. Ее снова рвет, а меня крутит от волнения. Вдруг что-то серьезное? Здесь же глушь, как я смогу ей помочь? И Давида не вызовешь. И тогда я киваю Паше и разрешаю парочке войти в наш дом.
