– Сказал тебе, я ее вытащу! – Даня психовал и злился. Хлопнул большой ладонью возле моей головы, но я даже не дернулся. Пусть хоть убьет, не могу больше без нее. Ни дня, ни часа, ни минуты. – Ты делаешь только хуже, Игорь! Внимание привлекаешь, потерпи немного, ураган Гроза! Завтра суд, ты совсем с катушек слетел? Зачем ты шум поднимаешь? Я и так тебя с трудом отмазал, идиот!
– Блять, это моя женщина! Как я могу потерпеть? Сердце тебе дать на хранение, что ли?
– Можешь дать, но сейчас вали домой! – в разноцветных глазах не было жалости, только гнев. – Ложись спать, а завтра, как штык , чтобы был в суде! И никаких фокусов, малыш Грозовский! Усек?! Я за тебя головой отвечаю, дурья башка!
Я замер и впился замерзшими пальцами в Данькины широкие плечи.
– А если все развалится? А если ее не выпустят? А если...
– Вот тогда будешь нюни пускать, а сейчас – яйца в кулак и терпи, как терпит твоя женщина, сидя в камере. Какого хрена, Вульф?! Ты же не слюнтяй, взрослей уже! Ей там намного хуже, чем тебе!
– Понял, – я вскинул руки к небу и шумно выдохнул, распуская вокруг себя облако пара. – Пошел спать.
– И побриться не забудь, а то зарос, на бомжа похож.
– Пошел ты, Даня.
Друг спрятался за дверями участка, а потом снова выглянул:
– Я тебя тоже люблю, Гроза, но, ядрен-батон, почему с вашей семьей столько проблем?
– Если бы я знал, – ответил я пустой улице.
Генри выделил нам охрану. Саша с Настей, малыши, сестра с семьей и мама были круглосуточно под наблюдением. Меня сопровождал Егор – личный охранник Севера. Подвозил, куда нужно, присматривал, чтобы я никуда не влез, хотя я и упирался, отказывался, но Генри был непоколебим в решении. Просто приставил ко мне громилу с пистолетом и сказал слушаться. И я слушался, да мне просто было пофиг. Уверен, что Марьян сейчас не ударит, не рискнет шуметь, когда вся его подноготная может вскрыться из-за маленькой беззащитной девчонки.
Я каждый раз улыбаюсь, когда вспоминаю его разбитую рожу. Это моя Вера разукрасила его в туалете. Какая же она сильная и смелая, не то, что я… Слабак.
Когда Егорова выводит конвой из суда, я, наконец, могу дышать. Прогоняю мысли и воспоминания, беру себя в руки ради моей маленькой булавочки.
Встаю, иду сквозь толпу, тянусь, чувствую, как покалывают кончики пальцев от предвкушения к ней прикоснуться. К моей любимой и единственной.
Вера поднимается с места, изможденная, бледная, худая и, пошатывась, ступает мне навстречу в сопровождении двух полицейских. На блузе приколот мой подарок – крошечная булавка с сердечком, и от этого так тепло внутри, что я готов броситься девушке под ноги и стать ковриком. Пусть что хочет делает, я только ей принадлежу.
Замечаю, что Вера дрожит и придерживает живот ладонями. Ее все еще мутит, цвет лица не просто бледный, а зеленоватый.
Подхватываю мою ласковую и сильную под руку, даю знать стражам порядка, что справлюсь сам, и веду ее отсюда подальше. Домой. Чтобы сделать своей женой, матерью наших детей и голосом группы. Только так, не иначе.
В коридоре суматошно, шумно, душно.
Мы молча и медленно идем с Верой к выходу и попадаем в широкий холл. Егор держится рядом, не отходит ни на шаг, но толпа, качнувшись, оттесняет нас к стене, а охранника оставляет немного позади. Я не дышу, булавка не дышит. Только взгляд разорвать не можем, будто прикипели друг к другу. Как же я ее немыслимо люблю, не могу без нее. Вот хоть режьте, не отпущу больше никогда.
Слева несколько мордоворотов в формах ведут покорного и притихшего Марьяна. Они направляются в боковой коридор, откуда часа три назад вывели мою Веронику. Руки чешутся удавить ублюдка на месте, но я понимаю, что уже все кончено – он пожизненно будет сидеть, тварь такая. Его там научат покорности, пусть не сомневается. Улыбается, сука, растягивает губы и сверкает идеально-белыми зубами. Меня слегка дергает от этого, а Вера, застыв, не спускает с него распахнутых серых глаз. И я читаю в глубине радужек такие же эмоции, как и у меня.
Из толпы людей навстречу вылетает Ирина. В глазах ярость и злость, но мы отвлечены и не сразу ее замечаем.
Она вытягивает из сумочки пистолет и, направляя в нас, нажимает курок. Нет времени осознать, подумать, что происходит. Я резко поворачиваюсь спиной и закрываю Веру собой. Егор молнией бросается вперед и сбивает суку с ног.
Но горячая пика уже вошла в спину: меня выгибает, кровь вылетает из раны пучком и растекается тонкими ленточками на бледном любимом лице. Вера кричит, срывая голос.
Ноги подкашиваются, припадаю на колено, но не разрываю рукопожатие с булавкой и улыбаюсь подоспевшему Дане.
– А говорил, что слюнтяй, – подмигиваю другу и съезжаю на пол, теряя силы. Боль рвет кожу, и горячая река течет по спине и смачивает рубашку и пиджак.
– Псих ты, а не слюнтяй, – бросает Даня и кричит в сторону: – Скорую! Быстрее!
Подо мной растекается лужа крови, а рядом причитает заплаканная Вера. Что она говорит, я не слышу из-за шума в ушах. По губам читаю: «Люблю» и понимаю, что этот миг – мой пик. Будто я всю жизнь карабкался на гору и, наконец, достиг вершины.
На фоне слышится возня, вопли людей, еще выстрелы, а потом возглас Марьяна, что впивается в память, будто игла:
– Я с того света доберусь до вас, суки…
Эпилог
Конец января
Я отказывалась надевать белое платье, но Настя настояла. Чудакова-Гроза сказала, что у каждой женщины должна быть нормальная, правильная свадьба. И сейчас длинный шлейф волочится за мной, как хвост, а мой бледный цвет кожи сильнее выделяет атласная ткань.
В руках букет каких-то модных цветов, что дурно пахнут, на шее тяжелое украшение, что сводит с ума и душит, а в сердце колотун и тряска. Так непривычно, так странно быть невестой, которая ни разу не призналась жениху в своих чувствах.
Я просто сказала «Да», на вопрос «Станешь моей женой?». Как я могла отказать, если Игорь лежал на каталке в машине скорой помощи, а я думала, что его потеряю?
Вру, конечно, я бы ни за что не отказала ему…
Потому что люблю.
Хочу с ним быть. Не могу без него быть.
Поняла, когда могла потерять, когда он закрыл меня собой, а мне в лицо брызнула его кровь, и над плечом просвистела пуля. Я думала, что вместе с ним вынимается из груди мое сердце. Он падал, а я кричала, что люблю, чтобы не умирал, не оставлял меня. Но он не слышал. Пришел в себя через несколько минут, но ни слова не сказал о моем признании, а я повторить боялась.
Непривычно любить, когда не умеешь.
Пуля попала в плечо, навылет, чудом не задела меня, только блузку разорвала возле шеи. Если бы не Игорь, меня бы уже похоронили и забыли, потому, когда он заявил, что свадьба будет сразу, как только он выйдет из больницы, я не сопротивлялась. А Гроза встал с постели на третий день. Сумасшедший. Сказал, что никакая дырка в плече не помешает ему стать моим мужем.
