Кухня наполняется запахом кофе и свежего жареного хлеба. Клубничным ароматом «Тути-Попс», залитых молоком. Мне сладостны эти запахи. Мой сладкий, мой дорогой мальчик. Чистая сладостность жизни.
Какой-то шум. Холодно, темно. Снова начинаются гудки. Тревога! Запах антисептика. Серебристо-белый свет такой силы, что режет глаза. Два голоса – мужской и женский. Они спорят или ссорятся друг с другом? Потом все начинает меркнуть. Мои мысли приходят в смятение. Меня тянет прочь от Зика, прочь от Франца – дергает, отрывает от них.
Нет… нет. Я тянусь к Зику. Он протягивает руку навстречу.
Мамочка! Не оставляй меня! Мама!
Зик! Его рука… Она вдруг лежит неподвижно на холодной и темной улице. Кровь течет у него изо рта, и дождь собирается лужицами вокруг его лица. Я захлебываюсь слезами.
Зик.
Я слышу голоса. Я снова дышу, я больше не под водой. Я слышу звучный мужской голос, который говорит: «Дебора Стронг, отойдите от кровати. Вы арестованы. Вы имеете право хранить молчание и обратиться к адвокату по вашему выбору…»
Паника вползает в мое сердце.
Полиция? Здесь? Где… В больничной палате. Нужно сказать…
Но я не могу прорваться через пелену. Не могу пошевелиться. Я пытаюсь говорить, но не издаю ни звука.
Нет, Стелла, не паникуй. В этом нет нужды. Ты можешь сделать выбор. Это просто: выбери, и все.
Франц, это твой голос?
Мамочка.
Я замираю при звуках этого голоса. Отворачиваюсь от больничных звуков, от полиции, от ощущения того, что Дебора находится где-то рядом. Я поворачиваюсь к Зику и Францу.
Я чувствую, как опускаюсь вниз, вниз, вниз. И там, на дне, больше не холодно. Там тепло и мягко. Наверное, так чувствует себя ребенок в материнской утробе.
На этот раз я опускаюсь еще ниже по спирали, тихо и приятно. Все так чудесно.
Зик здесь. Он улыбается. Я опускаюсь на корточки и раскрываю объятия.
Он бежит ко мне, сверкая ободранными коленками. Врезается в меня, и мы падаем на зеленую траву, усеянную желтыми одуванчиками. Я смеюсь и глажу его волосы.
Ты пришла, мамочка.
Я не могу говорить; чувства слишком сильны. По моим щекам текут слезы. Я киваю и глажу его волосы. Голос возвращается ко мне.
Я больше никогда не оставлю тебя, Зик.
Франц неожиданно оказывается передо мной. Уголки его рта изгибаются в загадочной полуулыбке. Струйка дыма поднимается от сигары в его руке.
Я это сделала, Франц. Я беру сына за плечи и заглядываю ему в глаза; они такого же цвета, как и у меня. Я это сделала, Зик.
Они страдали. Я заставила их страдать. В конце концов они поняли, почему оказались там, но стоило ли оно того? Было ли это правосудием? Разве их наказание сделало меня счастливее? Мне не нравилось причинять им боль. Это были обычные люди, которые пытались выжить. Все, даже Стивен.
Но самое главное, теперь я свободна, потому что мне больше ничего не нужно от них. Мне нужно было отпустить их.
Поэтому я простила их.
На самом деле прощение – это освобождение от ненависти и жалости к себе, которые разъедают мозг, словно раковая опухоль, день за днем и год за годом. Это все, что нам нужно, не так ли? Отпустить боль, не позволить ненависти управлять нами и наконец обрести свободу?
Зик обнимает меня за шею, и я тону в его любви, в его прикосновении. Я дома. Я наконец-то вернулась домой, после стольких лет боли.
И мы стали одним целым.
Сейчас
Мэйсон
Мэйсон остановил служебный автомобиль возле маленькой больницы, не выключая двигатель. Хабб взволнованно расхаживала перед деревянным пандусом; ее выдохи белыми облачками клубились у розового лица.
Она побежала к машине, как только Мэйсон открыл дверь.
– Подгорски остановил ее, сэр! – с почти свирепым выражением на лице сообщила она. – Как вы и сказали, мы просто следили за ней, не показываясь на виду. Подгорски был на месте, ждал за занавеской. Я последовала за ней; после выхода из участка она направилась прямо сюда. Все, как вы и думали. Она заглотила наживку вместе с крючком. Я передала ему по рации, что она входит в больницу. Он держался скрытно, но не упускал ее из виду на тот случай, если она что-то сделает с жертвой. Она попыталась отключить дыхательную трубку, сержант. Дебора Стронг попыталась убить Стеллу Дагер.
– Где она? И где Подгорски?
– Он удерживает Дебору Стронг внутри. Он арестовал ее и заковал в наручники. – Она помедлила. – Сэр?
– Что еще, Хабб?
– Она мертва, сэр.
– Дебора Стронг?
– Стелла Дагер. Врачи объявили ее мертвой.
– Но вы сказали, что Стронг лишь попыталась…
– Да. И Подгорски помешал ей отключить искусственную вентиляцию. Но Дагер все равно умерла.
Мэйсон смотрел на нее, усиленно размышляя. Он мог быть виноват в случившемся. Подгорски мог быть виноват в случившемся. Он прошел мимо, перескакивая через две ступеньки, и распахнул дверь больницы.
– Сюда, сержант, – Хабб поспешила указать ему дорогу.
Она быстро шла вразвалочку по коридору, неуклюжая в служебном бронежилете под курткой, и приоткрыла дверь, ведущую в маленькое служебное помещение. Подгорски стоял рядом с Деборой Стронг, со скованными руками сидевшей на пластиковом стуле, безумно озираясь по сторонам.
Лицо Подгорски было суровым, когда он встретился взглядом с Мэйсоном.
– Я зачитал ей гражданские права, сэр, – произнес он в нехарактерной для него попытке выглядеть официально. – Она потребовала адвоката.
Мэйсон заглянул в глаза Деборе Стронг, и она бестрепетно выдержала его взгляд.
– Я не сделала ничего плохого. Я ее не убивала. Это она убийца. Она все это сделала.
– Отвезите ее в участок, – велел он Подгорски. – Хабб, отправляйтесь с ними. Оставайтесь рядом с ней и не спускайте с нее глаз.
Он вызвал Горда Филдинга по спутниковому телефону.
– Мои сотрудники скоро привезут Дебору Стронг. Стелла Дагер умерла. Я собираюсь поговорить с ее врачом.
Мэйсон дал отбой и обнаружил врача рядом с телом Стеллы Дагер. На ее простынях и подушке была кровь. Его сердце учащенно забилось.
Врач поднял голову, когда он вошел. Его лицо было хмурым и сосредоточенным.
– Мне очень жаль, сержант, но она умерла.
– Что произошло? – Мэйсон покосился на трубки и аппарат для вентиляции легких.
– Обширный инсульт, – мощное мозговое кровоизлияние, вероятно, вызванное травмой головы. Это случилось очень быстро. Мы ничего не могли поделать.
