После того как термидорианский Конвент дважды - 1 апреля и 20 мая 1795 г. - подавил восстания рабочих предместий с массовыми казнями их участников, роялисты сочли, что приходит их время. «В эмигрантских кругах в Петербурге, Турине, Вене, Лондоне, - писал об этом А. 3. Манфред, - уже готовились к торжественному въезду Людовика XVIII во дворец своих предков, белые лилии снова входили в моду»
[335]. Однако радужные надежды роялистов на восстановление монархии оказались безосновательными. Термидорианцы дорожили не столько республиканской формой правления, сколько теми финансовыми, имущественными, служебными благами, которыми одарила их Республика. Поэтому они готовы были защищать свою, уже далеко не якобинскую, буржуазную республику против любых попыток вернуть Францию в феодальное прошлое. Е. В. Тарле хорошо сказал о «людях, покончивших 9 термидора с якобинской диктатурой, а 1 прериаля (20 мая. - Н. Т.) - с восстанием парижских «санкюлотов»: этих людей (вроде Барраса, Тальена, Фрерона) «можно было совершенно справедливо обвинить и в воровстве, и в животном эгоизме, и в зверской жестокости, и в способности на любую гнусность, но в трусости перед роялистами их обвинить было нельзя»
[336].
22 августа 1795 г. термидорианский Конвент принял новую (уже третью с начала революции) конституцию, из которой теперь была исключена знаменитая первая статья Декларации прав человека и гражданина 1789 г.: «Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах. Общественные различия могут основываться лишь на общей пользе». Теперь в конституции декларировалось, что «весь общественный порядок покоится на сохранении собственности» и, стало быть, управляется собственностью.
По новой конституции высшим законодательным органом стал парламент, состоящий из двух палат - Совета пятисот и Совета старейшин, а исполнительную власть возглавила Директория из пяти членов, назначаемых Советом старейшин из списка кандидатов, которых предлагает Совет пятисот. Конвент уже готов был ввести конституцию в действие и самораспуститься, но в последний момент группа авторитетных термидорианцев во главе с П. Ф. Баррасом провела закон, который не позволил бы роялистам проникнуть большим числом в будущий парламент.
Дело в том, что выборы в двухпалатный парламент по новой конституции были двухстепенными, и выборщиками могли быть только собственники с доходом, недоступным для большинства избирателей, но среди таких собственников скорее преобладали роялисты, а не республиканцы. Поэтому Баррас и компания успели придать силу закона норме, согласно которой по две трети и Совета пятисот, и Совета старейшин должны избираться непременно из числа бывших членов термидорианского Конвента и только одну треть можно было избирать свободно
[337].
Декрет о двух третях озлобил роялистов, поскольку лишал их надежд на реставрацию монархии конституционным путем. Они начали подготовку к вооруженному мятежу, рассчитывая на поддержку части парижского гарнизона, и даже обзавелись «главнокомандующим» в лице генерала Л. Т. Даникана (бывшего жандарма из стражи королевы Марии-Антуанетты). Подогревало их воинственный пыл то обстоятельство, что против термидорианского Конвента были настроены и народные низы. Конвент оказался в политическом вакууме, не зная, на кого опереться. Его попытка пресечь роялистский мятеж в зародыше не удалась: начальник парижского гарнизона генерал Ж. Ф. Мену вступил в переговоры с мятежниками и вернул своих солдат в казармы, фактически оставив город в руках заполнивших улицы вооруженных роялистов
[338].
Перед Конвентом со всей устрашающей очевидностью встал вопрос: быть или не быть? Требовались крайние и притом экстренные меры. Термидорианские вожаки изыскали их. В ночь с 12 на 13 вандемьера (на 5 октября) генерал Мену был снят с должности и арестован за бездействие. На кого из генералов Конвент мог тогда положиться? Лучшие из них (и не запятнанные «робеспьеризмом») были задействованы на фронтах. Не вдаваясь в панику, Конвент, заседавший в те дни непрерывно и круглосуточно, к 4 часам утра 13 вандемьера назначил главнокомандующим войсками парижского гарнизона и всей внутренней армией Барраса.
Именно в тот предрассветный час отпрыск старорежимного дворянства, уже громко заявивший о себе 9 термидора, виконт Поль-Франсуа-Жан-Николя Баррас выдвинулся на первый план и этим вошел в историю первой Французской республики. Е. В. Тарле верно подметил, что современники считали его «как бы коллекцией самых низменных страстей и разнообразнейших пороков. Он был и сибарит, и казнокрад, и распутнейший искатель приключений, и коварный, беспринципный карьерист и всех прочих термидорианцев превосходил своей продажностью (а в этой группе занять в данном отношении первое место было не так-то легко) <...>. Но Баррас не был военным»
[339].
Здесь у Евгения Викторовича - маленькая неточность. Баррас в прошлом был боевым офицером, имел чин поручика, служил в Вест-Индии и участвовал в войне северо-американских колоний Англии за независимость, но еще до революции оставил армию и в принципе не считал себя военным человеком. Поэтому первым делом он стал искать себе «саблю», т. е. военачальника, равно способного и надежного как в военном, так и и политическом смысле. Тем же утром Баррас в разговоре с Ж. Л. Тальеном вспомнил их недавнего протеже - героя Тулона, ныне полуопального генерала Буонапарте - и радостно воскликнул: «Он кого угодно уймет!»
[340]
Собственно, Баррас в течение последних двух месяцев перед 5 вандемьера не единожды встречался с Наполеоном, но тогда не рассчитывал на него, как на свою «саблю». Дело в том, что летом 1795 г. именно он ввел Наполеона в салон Терезии Тальен, чтобы «разнообразить» ее светское окружение.
Жанна-Мария-Игнация-Терезия (таково было ее полное имя), урождённая Кабаррюс, разведенная маркиза де Фонтене, супруга термидорианца Ж. Л. Тальена и возлюбленная П. Ф. Барраса, финансиста Г. Ж. Уврара и еще целого ряда точно не установленных лиц, от которых она родила семерых внебрачных детей, - эта женщина считалась тогда самой экстравагантной, сладострастной и влиятельной женщиной Парижа. Все знали, что она вдохновила Барраса и Тальена на государственный переворот 9 термидора, благодаря которому, кстати, сама Терезия, а также ее близкая подруга Жозефина де Богарне, вышли на свободу из камеры смертниц, где их тогда со дня на день ждала гильотина как бывших аристократок. Не зря народ прозвал ее с почтительной иронией «Божьей матерью Термидора» («Notre Dame de Thermidor»)
[341].
