она была бы огорчена, если бы ее спутали с одной из этих ужасных сисястых самок. "О, эти женщины, дрянные, дрянные, отвратительные, девочки для матросов, оборванки, грязнули. О, эти женщины, как я их ненавижу!" говорила она. Шофер открыл дверцу со своей стороны и, любезно улыбаясь, сказал Дивине:
- Ну, садись, маленький.
- О, этот шофер, он, он, он...
Пулеметный треск тафты изрешетил роскошную ляжку шофера.
День уже полностью пробудился, когда они добрались до мансарды, но полумрак, установившийся от задернутых штор, аромат чая, еще больше запах Горги погрузи их в волшебницу-ночь. Дивина, как обычно, прошла за ширму, чтобы снять свое траурное платье и надеть пижаму. Нотр-Дам сел на кровать, прикурил сигарету; у ног мшистая масса кружев его платья была ему подобием трепещущего пьедестала; опершись локтями о колени, он смотрел, как перед ним -случай принял их и мгновенно упорядочил - фрак, белый сатиновый жилет, туфли-лодочки Горги на ковре принимали форму свидетельства, которое разорившийся джентльмен оставляет в третьем часу ночи на берегах Сены. Горги лег совершенно голым. Дивина появилась в зеленой пижаме, потому что в комнате зеленый цвет ткани хорошо шел к ее лицу, напудренному охрой. Нотр-Дам еще не докурил | своей сигареты.
- Ты ложишься, Дани?
- Да-да, подожди, я сейчас закончу.
По своему обыкновению, он ответил так, как отвечают со дна глубоких мыслей. Нотр-Дам ни о чем не задумывался, и именно поэтому казалось, что он знает все с первого раза, словно по чьей-то | милости. Был ли он любимцем Создателя? Возможно, Бог просветил его. Его взгляд был более чистым (пустым), чем взгляд Дюбарри после объяснения своего любовника-короля. (Как и Дюбарри, в тот | момент он не знал, что шел прямой дорогой на эшафот; но поскольку литераторы объясняют, что | глаза маленьких Иисусов смертельно грустны от предвидения Страстей Христовых, то у меня есть полное право просить вас разглядеть в глубине зрачков Нотр-Дама микроскопическую картинку, не заметную невооруженному глазу, гильотины. Он казался окаменевшим. Дивина провела рукой по белокурым волосам Нотр-Дам-де-Флера.
- Хочешь, я помогу?
Она собиралась расстегнуть и снять с него платье.
- Давай.
Нотр-Дам бросил окурок, раздавил его на ковре и, упираясь носком, снял ботинок, потом второй. Дивина расшнуровывала спинку платья. Она лишила Нотр-Дам-де-Флера одной части, самой красивой части его имени. Нотр-Дам был немного пьян. От последней сигареты его стало мутить. Голова закружилась и резко упала на грудь - как у гипсовых пастушков, преклонивших колени перед рождественскими яслями, когда в щель опускают монету. Дремота и плохо усвоенное вино вызывали в нем икоту. Не помогая ни единым движением, он дал стащить с себя платье, и, когда был уже голым, Дивина за ноги опрокинула его в кровать, где он привалился к Секу. Обычно Дивина спала между ними. Она отчетливо поняла, что сегодня ей придется лечь с краю, и ревность, владевшая ею во время спуска по улице Лепик и в Тавернакле, вновь вызвала в ней чувство досады. Она выключила свет. Сквозь плохо задернутые шторы врывался тонкий лучик дневного света, тонувший в белой пыли. В комнате воцарилась светотень поэтического утра. Дивина легла. Внезапно она привлекла к себе Нотр-Дама, в теле которого, казалось, не было ни костей, ни нервов, только мышцы, вскормленные молоком. На его губах блуждала неясная улыбка. Такая же снисходительная улыбка была у него в минуты легкого веселья, но Дивина заметила ее лишь в тот момент, когда взяла руками его голову и повернула к себе лицо, прежде обращенное к Горги. Горги лежал на спине. Вино и напитки расслабили его, как и Нотр-Дама. Он не спал. Дивина взяла в рот сомкнутые губы Нотр-Дама. Как известно, его дыхание было нечистым. Так что Дивина постаралась оборвать поцелуй на губах. Она скользнула в глубь кровати, по пути полизывая покрытое пушком тело Нотр-Дама, который пробуждался от желания-Дивина прижалась головой к ногам и животу убийцы и замерла в ожидании. Каждое утро повторялась та же сцена, сперва с Нотр-Дамом, потом с Горги. Ей не пришлось долго ждать. Нотр-Дам вдруг перевернулся на живот и, помогая себе рукой, резко сунул еще гибкий член в приоткрытый рот Дивины. Она отвела голову и сжала губы. Взбесившись, член стал как будто каменным (валяйте, кондотьеры, рыцари, пажи, распутники, головорезы, - пусть у вас под вашими атласами поднимаются члены, прижатые к дивининой щеке), он хотел силой войти в закрытый рот, но ткнулся в глаза, в нос, подбородок, скользнул по щеке. Это была игра. Наконец он нашел губы. Горги не спал. Он ощущал движения по их отголоску на обнаженных ягодицах Нотр-Дама.
- Вы, сволочи, почему в одиночку? Меня это возбуждает.
Он двинулся. Дивина вела игру, подставляясь и уворачиваясь. Нотр-Дам неровно дышал. Руки Дивины обхватили его бока, лаская и поглаживая их, но слегка, чтобы почувствовать их трепет кончиками пальцев, словно когда хотят почувствовать, как закатывается под веко глазное яблоко. Ее руки спустились на ягодицы Нотр-Дама - и Дивина все поняла. Горги взобрался на белокурого убийцу и пытался проникнуть в него. Ужасное, глубокое, ни с чем не сравнимое отчаяние вырвало ее из игры, которую вели мужчины. Нотр-Дам все еще искал рот Дивины, натыкаясь на веки, волосы, и произнес голосом, срывающимся от тяжелого дыхания, но сквозь улыбку:
- Ты готов, Сек?
- Да, - сказал негр.
Его дыхание, должно быть, приподнимало белокурые волосы Нотр-Дама. Резкое движение прошло над Дивиной.
"Такова жизнь", - успела подумать Дивина. Последовала пауза, нечто вроде вибрации. Нагромождение тел обрушилось в бездну сожаления. Дивина поднялась головой до подушки. Она была оставлена одна, покинута. Возбуждение прошло, и впервые она не почувствовала потребности пойти в туалет, чтобы своей рукой покончить с означенной любовью. Дивина, несомненно, утешилась бы, если бы обида, которую причинили ей Сек и Нотр-Дам, не была нанесена ей у нее дома. Она забыла бы о ней. Но оскорбление могло стать хроническим, ведь все трое, казалось, прочно обосновались в мансарде. Она одинаково ненавидела и Сека, и Нотр-Дама, но ясно чувствовала, что ненависть исчезла бы, если бы эти двое расстались. Итак, она ни за что не оставит их в мансарде. "Я не желаю выкармливать этих двух хорьков". Нотр-Дам стал ей ненавистен, как соперница. Вечером, когда все они встали, Горги взял Нотр-Дама за плечи и, смеясь, поцеловал в затылок. Дивина, готовившая чай, приняла рассеянный вид, но не смогла помешать себе бросить взгляд на ширинку Нотр-Дама. Новый приступ ярости охватил ее: его член поднимался. Она думала, что ее взгляд остался незамеченным, но, подняв голову, глаза, она успела перехватить лукавый взор Нотр-Дама, указывавшего на нее негру.
- По крайней мере, можно было бы соблюдать приличия, - сказала она.
- Мы не делаем ничего дурного, - ответил Нотр-Дам.
- Да, ты думаешь?
Но она не хотела, чтобы казалось, будто она делает влюбленным замечание, ни даже что она раскрыла их любовный сговор. Она добавила:
- Ни минуты не можете не бузить.
