– Тише. Люди смотрят… Нет, – сказал Художник, едва не добавив: «Не обычный». – Ты не лох…
– Мне от Боксера «крышу» предлагали. Боксер таких подлостей не делает. А я…
– Вот что, Гурам. Ребята погорячились. И ты погорячился. Теперь надо думать, как выбираться из той канализации, куда мы дружно залезли. Хоша – в тюрьме. Пацаны – там же. Это не по-человечески. У них матери. У Батона жена ребенка ждет.
– Батон? Это который паяльной лампой меня хотел жечь?
– Работа такая, – хмыкнул Художник. – Это прошлое. Надо о будущем думать. А будущее таково. Я за Хошу подписываться не буду. Вендетту тебе устраивать не стану. Ты мне не враг. Я тебе ничего плохого не сделал. Но Хоша… Ты не понял главного?
– Что?
– Он отморозок. И память у него злая. И долгая. Дадут ему года три. Отсидит год. И тогда тебе конец.
– Я не боюсь вас!
– Боишься. И по делу боишься… Тебе-то ладно. О ребенке своем подумай.
Гурама передернуло.
– Надо разводить ситуацию, – напирал Художник. – Мое слово – никто наезжать на тебя больше не будет. «Крышу» я тебе оставляю на старых условиях. Кстати, я был против, чтобы с тобой так поступали. Поверь. Это все знают… В общем, так, стягиваем Хошу с нар. И забываем дружно об этом недоразумении.
Гурам продолжал стучать ногтем по бокалу, и руки его тряслись все больше.
– Ну решай. – Художник хлопнул по золотым часам на руке, которые обошлись ему в три тысячи долларов. – Время идет. Да – так да. Нет – так нет. Мне, честно говоря, все равно.
– Ладно. Как только его вытащить? Я же не могу заявление забрать.
– Нет неразрешимых проблем. Поговори с опытным человеком. – Художник встал и подошел к Параграфу, скучающему за столиком у окна. – Ваш выход, маэстро.
Адвокат пересел к ним за столик и потер руки:
– Итак, сынок, нет ничего легче, чем обмануть правосудие. Потому что правосудие – это игра. Нужно только знать, как играть в эти игры. Скажешь, я не прав?
– Что я должен делать? – процедил Гурам.
– Менять показания. Не слишком сильно. Чуть-чуть. Такие акварельные мазки… Притапливаем тех молодых людей, которые жгли тебя паяльной лампой. И пишем невинный лик Хоши.
Через три недели Хоша вышел под подписку о невыезде из следственного изолятора номер один и был встречен Параграфом и Художником.
Справлять освобождение решили дома, а не в кабаке, рассудив, что атаман сильно устал от назойливого общества – тридцатиместной камеры. Когда прибыли в сельский домик, Хоша остался с Художником наедине. И тут его прорвало.
– Мочить! – истерично визжал он, капризно молотя ладонью по полному деликатесов столу.
– Кого? – спросил Художник.
– Гурама!
– Еще кого?
– И опера того, который меня колоть пытался.
– И следака?
– Следак – вообще сука!
– Хоша, тебя еще на зоне не учили, что оперов просто так не мочат?
– Мочат! Еще как мочат! Враги. – Хоша сильно ударил кулаком по столу – тарелка упала на его брюки. Таким он еще никогда не был. – Падлы! Гниды! Всех под нож!!! Кто против? Ты? Ты?!
Художник пожал плечами:
– Мочить так мочить… Я не возражаю…
Хоша уперся взором в стену, чуть успокоился. Жадно выхлебал стакан минеральной воды.
Художник терпеливо подождал, пока у Хоши дыхание восстановится, и спокойно, размеренно произнес:
– Теперь слушай. Ты можешь мочить кого угодно. Но только без меня. Я ухожу.
– От нас не уходят.
– Ухожу и пацанов заберу. И долю с общака. Там не так много осталось – все на твою отмазку ушло. А ты руководи своими дуболомами… Только учти: тебя на вещевом рынке у порта видеть не хотят.
– Захотят!
– Вряд ли… Хоша, ты ведешь себя неразумно. Мы только что чуть крупно не вляпались. Уроды наши на зону уйдут. Надо затихнуть.
Хоша безумными глазами посмотрел на него.
– Хоша, ты же братан мой кровный. – Художник присел рядом с ним, положил руку на плечо. – Куда нам друг без друга? А козлов мы всех рано или поздно замочим. Со всеми посчитаемся – и с ментами, и с Гурамом. Только выждем время… Мы в гору идем. Да, медленно. Но верно. Споткнешься – и рядом вот она, пропасть. Не успел оглянуться – и ты уже жмурик. Но мы умеем ходить аккуратно.
В общем, заболтал Художник его окончательно. Но с этого времени все чаще при обсуждении самых разных вопросов главарь обрывал его резко, с раздражением. И все чаще смотрел с ненавистью. Особенно когда Художник оказывался прав.
Из той истории вышли с наименьшими потерями. Батон, Труп и еще трое парней получили не слишком обременительные сроки. Руднянская команда продолжила существование. Правда, конфликт с законом сильно подкосил общак, который нуждался в пополнении. Тут и подвернулся один толстощекий, возбужденный «новорусак» – какой-то финансовый воротила местного масштаба.
Он затравленно озирался, когда вечером в тихом дворике встретился с Художником.
– Его надо… – бизнесмен помялся, – умертвить, так скажем. В назидание другим. – Он протянул фото и данные на человека, его адреса, место работы.
– Это кто такой? – спросил Художник.
– Бывший компаньон. Вы бы знали, на какие бабки меня эта сука кинула.
– Вернуть бабки?
– Да хрен с ними, с бабками. Ничего не хочу. Хочу, чтобы его упокоили красиво, в назидание другим.
– Почему?
– Потому что он козел. – Финансовый воротила выражений не выбирал. – И чтобы все знали – козлу так и положено кончить. А за ценой я не постою.
И действительно не постоял.
Упокоить в назидание – это значит с большим шумом. Чтобы по всему Ахтумску волна прокатилась. Тогда впервые показал себя Шайтан во всей красе. Пригодилась игрушка с военного склада.
Жертва вышла утром и уселась за руль своего джипа «Паджеро». Тут машину подбросило. Ухнуло так, что в доме стекла повылетали.
Когда место происшествия показывали по областному телевидению, Шайтан смотрел на догорающую машину с детской счастливой улыбкой.
* * *
– Нет! – воскликнула Вика. – Я никого не хочу впутывать в эту историю.
– Вы это называете историей? – недоуменно приподнял бровь Влад. – Вы, считайте, на том свете побывали. И вам неудобно кого-то напрягать.
– Я не хочу!
– Вика, вы не имеете права капризничать, – напирал Влад мягко, но неодолимо.
– Леша ни при чем!
– Вот и выясним… Вика, мы ему ничего не сделаем. Мы просто проверим одну задумку. Это очень нужно, – вступил в разговор Гурьянов.
