– Ты… Ты что…
– Кричать не надо. Будет хуже… Ты мне сейчас все расскажешь. И не будешь врать. По какому телефону они просили тебя позвонить?
– Кто?
– У меня нет времени, Леха. Время – деньги. Если я сейчас не услышу правдивого ответа, я тебе сломаю палец. Потом руку. – Он сжал его шею так, что хозяин квартиры начал закатывать глаза. – Ты мне все равно все скажешь, только тогда тебя придется кончать.
– Вон. – Леха глазами показал на тумбочку, где лежала записная книжка. – На букву «в» посмотри.
– Лежи тихо, – погрозил пальцем Гурьянов.
Он подошел к тумбочке, взял записную книжку, открыл на букве «в».
– Какой номер?
– Последний… Они сказали мне не записывать.
– Но ты очень боялся забыть. Когда они пришли?
– Вчера вечером. Двое в кожанках. Вику искали.
– А ты?
– А что я? Я же не знал, куда она подевалась.
Гурьянов нагнулся и провел пальцем по шее хозяина квартиры, прямо по длинной царапине:
– Их работа?
– Это он ногтем прочертил. Ноготь такой длинный, желтый… Очень больно… И я… Ну боюсь я их!
– И ты обещал им прозвонить, если твоя возлюбленная появится.
– Обещал. – Леша присел на ковре и держался рукой за горло.
– Опиши их.
– Один на сурка похож, здоровый такой. Витей зовут. Другой выше меня будет. А рожа… Гнусная такая пачка!
– Зачем им Вика?
– Они сказали – просто поговорить. Она обещала им что-то и исчезла. Теперь ищут.
– И ты ее отдал бандитам.
– Они… Они из милиции.
– Как ты это понял?
– Удостоверение.
– На Олимпийском можно купить любое удостоверение. Например, «удостоверение свиньи». Прикупи, пригодится.
– Оскорбляете?
– Тебя? Ты этого не заслуживаешь. Ты просто кусок дерьма и больше никто, поэтому оскорблять толка нет. Будешь делать, что тебе говорят…
Леша всхлипнул:
– Я не хотел. Вика… Она…
– Но своя шкура ближе к телу… Ладно, коммерсант. Не гунди. Ты ведь понял, что это не ментовка, а обычная банда. И отдал им девушку, поскольку они пообещали тебе вскрыть брюхо. Твое брюхо – с одной стороны. А с другой – Вика, пусть она и неплоха в постели, но сколько их еще таких будет. Правда ведь?
– Нет!
– Мораль читать тебе без толку. – Гурьянов взял рацию: – Влад, мы тут договорились с Лешей. И вариант нарисовался… Поднимайся.
Влад поднялся в квартиру. Гурьянов ему все объяснил. Влад кивнул:
– Может сработать.
– На. – Гурьянов взял трубку радиотелефона и протянул хозяину квартиры. – Побеспокоишь своих новых друзей. Зачитаешь текст по бумажке. И если запнешься, то считай, что тебе не повезло.
– Нет!
– Тогда я тебя убью. – Гурьянов ударил его по лицу – не слишком сильно, но так, что из глаз посыпались искры.
– Ладно… Хорошо. Только вы отвечаете за мою безопасность.
– Отвечаю.
Гурьянов проинструктировал Лешу. Нажал на кнопку громкоговорящей связи, настучал номер.
– Витя, это опять я… Она снова объявилась, – произнес заученно Леша. – Она сказала, что приедет сегодня еще… У нее какие-то дела, но она будет. Я тогда прозвоню…
Когда Леша дал отбой, Гурьянов потрепал его по щеке:
– Вот и молодец.
Вытащив из подмышечной кобуры пистолет Макарова, полковник передернул затвор, поставил на предохранитель. И спросил:
– Пиво есть?
– В холодильнике, – угодливо закивал Леша. – Ящик «Хайникен».
– Тащи. Скрасим ожидание.
Часть III. Бей своих!
После следственного изолятора Хоша сильно изменился. Стал более нервным, настороженным. И следа благодарности за то, что его вызволили, он не испытывал, а демонстрировал лишь растущую подозрительность. Своей нервозностью заражал всю команду. Братву все больше охватывало какое-то заразное безумие.
Каратист Брюс и Башня продолжали свои сумасшедшие вылазки. Они в последнее время повадились насиловать по вечерам загулявших в городе девиц.
– Садись, овца, в тачку, не пожалеешь, – кричит Башня, распахивая дверцу.
– Да пошли вы!
– Садись, не то костей не соберешь.
– Кричать буду.
– А пером по морде?..
Потом – в глухое место, там утолить свою страсть, лучше поизвращеннее, избить девушку, да еще серьги сорвать – не потому, что деньги нужны, а чтобы для полноты кайфа, и пообещать все лицо исполосовать, если в милицию заявит.
В порядке вещей было познакомиться с девушкой, узнать ее адрес, заявиться в квартиру, набить морду папаше, оттаскать за волосы мамашу и потащить девицу в машину.
Ну а уж прийти на рынок, перевернуть азербайджанский лоток, потом обобрать какого-нибудь безобидного жучка, торгующего в переходе дезодорантами, и дать ему в глаз, отметелить кого-нибудь, кто косо посмотрел, около бара – это вообще их любимые милые забавы.
Время от времени они влетали в милицию, приходилось их оттуда выкупать. Но Хоша относился к этим выходкам снисходительно – двое психопатов были его личной гвардией и опорой. Он считал, что только на них может положиться, тогда как Художник своенравностью все больше раздражал его и пугал.
Но больше всего крови портил Блин. Ощущая общий раздрай в команде, он совсем отбился от рук, пил так, что не просыхал сутками. Мог не исполнить поручение. А мог не приехать, когда нужен. И все чаще заявлял о том, что пора отваливать и создавать собственное дело, а не «кормить там всяких». Под «всякими» подразумевались Хоша и Художник. Пару раз он намертво сцеплялся с главарем – находила дурь на дурь. Тогда Блин бил себя мощным кулаком в грудь:
– Чего ты мне лепишь горбатого? Ну пошли. Хоть на кулаках, хоть на ножах. Тоже мне пахан. Я таких паханов… – Дальше следовала длинная нецензурная тирада.
Длилось это недолго. Блин с Хошей замирялись, до очередной склоки.
Но однажды, когда команда собралась в домике в деревне, Блин перешел все границы. Он заявился уже слегка поддатый. Как раз была дележка месячного заработка с вещевого рынка у Северного порта. На столе лежала груда мятых купюр, некоторые грязные, замызганные, но от этого они не переставали быть деньгами. Деньги эти делились на множество частей. Доля отстегивалась начальнику местного отдела внутренних дел и заместителю главы администрации, курирующему рынки. Немало уходило на покрытие расходов, возникающих при работе на рынке. Потом шла зарплата охранникам и получателям, собирающим на рынке деньги. А потом уже начиналась дележка того, что оставалось, – не более трети, но суммы все равно накапливались достаточно приличные. Часть шла на общак ворам, часть на общак команды, а остальное распределялось между верхушкой шайки соответственно заслугам.
