– Не дай бог, еще крутить станешь, – покачал головой Художник и, не пересчитывая деньги, небрежно кинул «дипломат» на заднее сиденье.
– Ну тогда до свиданья, – произнес Политик с видимым облегчением.
– Живи, не кашляй, – кивнул Художник.
Политик распахнул дверцу и пошел к своему черному, как рояль, «Линкольну Континенталь».
Художник напряженно смотрел в зеркало заднего вида, как клиент садится в машину. Сейчас самый опасный момент, когда можно ожидать всего. И наезда братвы. И ментовской подставы на трассе.
Врезав по газам, он резко сорвал с места свою машину, проскочил два красных светофора и лишь тогда убедился, что за ним никто не следит. Сделав крюк, подъехал к стоявшим за троллейбусной остановкой «Жигулям» и протянул в открытое окно Армену, сидящему на заднем сиденье, «дипломат» с деньгами.
Напряжение не оставляло Художника до самого момента возвращения из столицы в Ахтумск и передачи денег Льву Гринбергу. От Политика можно было ждать любой пакости. Ведь за то, что в дороге с деньгами случилось, должник ответственности не несет. Но все завершилось благополучно.
– Все-таки с вами приятно иметь дело, – потер руки Гринберг, с умилением рассматривая тугие пачки долларов.
Дальше эти деньги пойдут проторенным путем – легализация, перекидывание со счета на счет. А потом вольются в бурный денежный поток, где только наберут вес.
– Бакс к баксу, – хмыкнул Художник, глядя, как вибрируют руки Гринберга над пачками денег.
Лева, как и очень многие из окружающих Художника людей, был непристойно жаден до «гринов», которые имели над ним мистическую власть. И в этом заключалась его слабость.
Люди сотканы из слабостей. И умелый музыкант может создать из этих слабостей поразительные симфонии.
Между тем в Ахтумске жизнь постепенно успокаивалась. Самые кровопролитные войны идут тогда, когда не утрясены споры и пирог не поделен. А теперь сферы влияния вроде бы урегулированы, так что количество разборок резко пошло на убыль. Возникавшие между группировками конфликты теперь чаще решали без крови и риска получить пулю или срок.
Но вся эта идиллия мира и благолепия была только видимостью. Интересы между бандами никогда не будут утрясены окончательно. Алчность никогда не может быть утолена. Обиды никуда не денутся. И непременно появится тот, кто решит, что он сильнее других и имеет право на чужой кусок.
Затишье кончилось зимой, когда разразилась война дедовских и железнодорожненских. В баре «Мотылек», излюбленном месте братвы, двое бойцов от этих команд не поделили девку, которой цена была рубль в базарный день. Как следствие – мордобой. Дедовский «бык» получил в пузо ножом, железнодорожненский боец – пулю в ногу, и оба отправились в реанимацию. К больнице съехались человек по сорок с обеих сторон. Не остался в стороне и ОМОН – подлетели, голуби, отметелили братанов резиновыми палками, загрузили в машины. У троих бандитов нашли оружие, одного подстрелили за оказание сопротивления. На этом дело не закончилось. Враждующие кланы забили стрелку на территории бывшего санатория Министерства гражданской авиации СССР. После стрелки осталось три трупа.
Потом дедовские разнесли на клочки из ручного гранатомета «Муха» Орлика – лидера железнодорожненских, разгромили оптовый продовольственный рынок. Тимоху, пытавшегося выступить мировым судьей, дедовские попытались расстрелять, поскольку считали, что того купили с потрохами их враги. Но ахтумский смотрящий назло врагам опять выжил и вынужден был вступить в разбор. Результат этих боевых действий – двенадцать трупов, да еще девятнадцать арестованных. Железнодорожненские и дедовские перестали существовать как серьезные группировки. Еще пара человек отправилась на тот свет, когда делили их охотничьи угодья.
Художник в эту бойню не лез. В итоге он подсуетился и взял под контроль часть оптового рынка, которую раньше держали железнодорожненские.
После разбора с армянами за «Эльбрус» прошел почти год. И все это время Художник каждый день ждал продолжения. Но у Гарика Краснодарского нарисовались свои проблемы в Москве. Он крупно намозолил глаза кому-то из известных банкиров, и ФСБ закрыло его в Лефортовский следственный изолятор.
Армянская община пока молчала. И в Ахтумске считалось, что все встало на свои места. Но вот однажды средь ясного неба грянул гром.
В тот осенний вечер Художник встретился на улице с вечно кашляющим, прокуренным рецидивистом Додоном, который очень любил деньги и страшно не любил своего пахана – воровского положенца Тимоху. Денег Художник на информаторов никогда не жалел. А к Тимохе относился равнодушно, но законно его опасался.
– Готовь мешок бабок, – потер руки Додон, присаживаясь на лавочку.
– Так обычно начинают, когда трех рублей на бутылку не хватает, – хмыкнул Художник.
– Не-ет, бродяга. Тут вопрос жизни и смерти.
– Чьей?
– Твоей, Художник. Твоей… Слышал, что Гарик Краснодарский откупился от судей. И теперь на свободе. Ему теперь надо восстанавливать авторитет. Ты понимаешь, какая цена законнику, чьи решения не выполняются. Ему теперь доказать надо, что он – величина. И надо бабло компенсировать, что он судьям отдал.
– Много отдал?
– Говорят, не меньше пол-ляма гринов.
Художник присвистнул.
– Ты знаешь, что Тимоха в Москву ездил на прошлой неделе? И тер там за жизнь с Гариком.
– Ха, – крякнул Художник. – И что решили?
– Решили устроить тебе солнечное затмение. Они тебя валят, Рафа с его армянами кидают, ликеро-водочный заводик делят между собой.
– Делят, да?
– Для тебя новость, что у Тимохи при слове «Эльбрус» слюнки сразу текут? Это такой кусок! Нефтеперерабатывающий завод под ростовскими ворами, пластмассы – под Мерином. А ему что? Какие-то рынки дерьмовые, где черноты как в дынях семечек да барыги наркоманские. Да общак.
– Тоже немало.
– Мало. Ему все мало. Он за рубь дерьма наестся. А мы, его команда, с голоду пухнем, – привычно заныл Додон.
– Не скули. – Художник как раз сегодня получил наличку за недавнее дельце и протянул Додону толстую пачку с купюрами.
Додон сжал деньги так крепко, что никакими силами не отнять. Перевел дыхание.
– Столько же получишь, если разведаешь, что они там надумали.
– О чем разговор, – закивал Додон.
Этим же вечером Художник вызвал на совет стаи Шайтана, дядю Лешу и Армена и буднично объявил:
– Мочить нас решили.
– Кто? – без особого интереса осведомился Шайтан.
– Гарик Краснодарский. Он из Лефортова вышел. И Тимоха с ним спелся.
– Я Тимохину хату так тротилом нашпигую, что его яйца на Луне космонавты найдут, – сказал Шайтан.
– Тоньше надо, – произнес Художник. – Задумка есть. Гарик – сволочь самолюбивая. Ему меня просто замочить мало. Ему кураж нужен… Ну так будет ему кураж…
