* * *
В молодости в самых сладких грезах Политик не мог вообразить, что жизнь у него будет отлажена, как мотор дорогого лимузина, и что все будет настолько хорошо.
Он расслабился на мягком кожаном сиденье перламутрового «Инфинити». Сладкая истома овладела им. Новенький мальчонка был хорош. Нежен. Стеснителен. И послушен. Дети тяжелых лет России на все готовы за жвачку да за компьютерную игру и чтобы быть подальше от оскотинившихся наркоманов-родителей.
– Смотрел «Кавказскую пленницу», Вова? – спросил, потянувшись, Политик водителя.
– Смотрел, – кивнул тот.
– Как там, «жить хорошо, а хорошо жить еще лучше». Жить надо уметь, Вова. Вот ты не умеешь. И тебе на роду написано – возить меня. А мне – ездить на заднем сиденье и учить тебя, неразумного, уму-разуму.
– Ну это вы напрасно, – обиделся водитель.
– Каждому свое. Все беды мира из-за непонимания этого элементарного принципа.
– Тренируетесь речи толкать на политклубе? – спросил водитель.
– Цыц мне! – прикрикнул беззлобно Политик и улыбнулся, зажмурившись от бьющих в глаза сквозь стекла солнечных лучей.
Водитель пожал плечами и увеличил скорость. Это часть его работы – выслушивать поучения Политика. И охранять его пухленькое тело. Платят хорошо, а это главное. Хотя иногда очень хотелось вытащить хозяина из салона и с наслаждением бить.
«Инфинити» несся по Кутузовскому проспекту со скоростью сто километров в час. Его тормознул гаишник, но тут же отстал при виде спецталона «машина досмотру не подлежит» – Политик прикупил его у ментов год назад за четыре с половиной тысячи баксов…
– Буду через два-три часа, – кинул Политик водителю, вылезая из салона машины, остановившейся у Дома политпросвещения рядом с Цветным бульваром. – Стой здесь. И не вздумай калымить.
Водитель кивнул и открыл книжку «Лечебное голодание»…
В политклубе заседание прошло вполне конструктивно. Лились привычные скучные речи с мантрами об общечеловеческих ценностях и приобщении лапотной России к мировой цивилизации. Озвучивались наполеоновские планы о сокрушительной победе на грядущих выборах – впрочем, как Наполеон кончил, все знали, поэтому такие настроения Политика не вдохновляли. Пустое балаболство. Главное творилось позже, во время фуршета в более узком кругу, куда заказан путь психам и массовке. Там уже шел действительно важный разговор о тактике выборов в трех регионах, где освободились депутатские мандаты.
На фуршете Политик уединился в сторонке со своим лучшим другом, Депутатом, помощником которого он являлся, и одним господином из здания на Старой площади, где сейчас располагалась Администрация Президента.
– Ну что, проблем больше с органами нет? – спросил господин со Старой площади.
– Справедливость восторжествовала. – Политик благодарно улыбнулся. – А то тридцать седьмой год какой-то.
– К сожалению, правоохранительные органы не всегда понимают, что времена авторитаризма в прошлом, – весомо произнес господин и отвалил в сторону.
А Депутат возбужденно спросил:
– Ну чего? Был на даче?
– Да. – Политик закатил глаза. – Такой букет, я тебе скажу. Это нечто.
Глаза Депутата затуманились, и он причмокнул.
– Давай в субботу ко мне. Сам попробуешь, – предложил Политик. – А потом отдадим пацана Артисту.
– В субботу? Дела все и дела, будь они неладны. Отдохнуть некогда… Давай в воскресенье.
– Согласен, – кивнул Политик.
На обратном пути он расслабился, задремал на заднем сиденье. Растолкал его водитель:
– Приехали, Георгий Николаевич.
Он проводил хозяина до двери квартиры, напряженно оглядываясь и держа руку под мышкой, готовый выхватить пистолет.
Политик открыл три замка на двери, прошел внутрь. И махнул рукой:
– Давай, Володя. Завтра в десять утра. Возьми, дочке подарок купишь. – Он протянул водителю стодолларовую купюру.
– Спасибо, – обрадовался водитель.
Политик улыбнулся благосклонно. Холопов надо иногда баловать. Тогда они будут ждать следующей подачки и ретиво выслуживаться.
В большой комнате Политик развалился на мягком кожаном диване, положив руки на живот. Полежал так минут пять, потом поднялся и отправился в ванную комнату. Сама ванна была мраморная, с гидромассажем. Он долго мылился, нежился в пене, блаженно гладя себя по брюшку. Стеклянный потолок над его головой светился тусклым сиреневым светом.
Тут же был бар. Политик вытащил бутылку, тяпнул пятьдесят граммов шоколадного ликера. И решил, что крылатая фраза «Хорошо жить еще лучше» верна.
Закончив плескаться, он закутался в пушистый махровый халат до пят, перевязал его поясом, вышел из ванной. Широко зевнул.
Тут ему и легла жесткая ладонь на лицо.
– Тихо, хряк, – послышался грубый, жуткий голос. – Убью…
Политик хрюкнул. Но тут же заткнулся, когда услышал:
– Тихо, тебе сказали!
Стальные пальцы впились в болевую точку на шее, и дикая боль обрушилась на Политика. Свет в глазах померк…
* * *
Додону очень хотелось получить вторую часть заветной долларовой пачки. Он позвонил Художнику через четыре дня, и они встретились на окраине города. Старый уголовник затравленно озирался, нервничал.
– Чего трясешься? – спросил Художник.
– Тимоха узнает – мне вилы… Это, новости у меня… – Додон вопросительно посмотрел на Художника.
– На месте бабки, – тот выразительно похлопал себя по карману. – Я не Тимоха. Не обсчитаю.
– Гарик Краснодарский приезжает в город. Завтра вечером. Тебя решили звать на разбор.
– А я поеду к ним на разбор?
– Ты ничего не понял. Тимоха приглашает тебя на обсуждение каких-то дел к себе в дом в Курянино. Ты приезжаешь. А там Гарик. И Тимоха. И еще Большой – это вор в законе из Москвы.
– Кто такой?
– Из старых воров. Карманник бывший. Не у дел остался и на содержании у Гарика сейчас. Но голос, как вор в законе, имеет… Там тебя и положат. Вместе с твоими «быками». И никуда не денешься.
– Значит, Тимоха все же решил меня сдать.
– Он же гнида тифозная… Художник, ты его не жалей.
– Если Тимоха играет в ящик. Положенцем Бугай становится. А ты его правая рука. Так?
– Все так. Но Бугай – человек. А Тимоха – скот.
– Много народу на сходе будет?
– Прикатит человек пять Тимохи. И человека три Гарика… Деньги-то, денежки. – Додон ткнул Художника пальцем в грудь.
Тот вытащил из кармана свернутые в толстую трубочку стобаксовые купюры.
