– Ты думала, это страховка.
– Вы пришли и ушли. Да, вы крутые. А я… Куда деваться мне? Работы теперь уже нет. Бандиты за спиной. Что мне было делать?
– Но это не столько страховка, сколько бомба. За такие бумаги убивают.
– Я бы придумала, как сделать, чтобы они оставили меня в покое.
– И заплатить за это могут немало, – кивнул он на бумаги.
Она покраснела.
– Я не могла, – произнесла она в отчаянии. – Я люблю тебя.
Гурьянов знал, что этим все должно кончиться. В итоге она расскажет ему свой секрет – нужно только время. Он ощущал, что Вика действительно стала дорога ему. Очень дорога.
– Все нормально, Вика. Все хорошо. Не терзай себя. – Он прижал ее к себе.
Она вцепилась в него, как утопающий за спасательный круг:
– Давай бросим все это. Никита, ты не представляешь, как я боюсь за тебя! Давай убежим. Сожжем эти документы!
– Не получится.
– Что будет? Что будет? – Она схватилась за голову.
– Мы будем. А их, скорее всего, не будет, – произнес со спокойной железной уверенностью Гурьянов.
* * *
Художник завершил новую гравюру. Там не было волков и оборотней. На ней был расколотый на несколько частей город, рушащиеся церкви, трещины в земле.
– Не пойдет. Банально, – прошептал Художник. – Банально. Все банально… Все одно и то же…
Опять судьба посылала испытание. Опять надо было доказывать свое право на место под солнцем. Пропали большие деньги, пропали курьеры с Урала. Виноват Киборг. Отсюда вывод – Киборга не должно быть на этой земле…
Когда с Киборгом забили стрелку, Художник вдруг подумал, что его жизнь вращается в колесе: стрелка, разборка, кровь, взрывы. И отступать нельзя – отступающих добивают. И никогда из этого страшного круга не вырваться…
Стрелки. Художник всегда выходил из них победителем. Шайтан обладал особым даром просчитывать ситуацию и принимать единственно верные решения. Лучше и жестче руднянских стрелки не проводил никто. Но Киборг, кажется, так не считает, поэтому лезет в пекло.
Воспоминания былых лет терзали Художника. Вспомнилась дележка наследства расторгуевских. Тогда, два года назад, с Гиббоном и его реутовскими бандитами стрелку забили практически в том же районе, что и сейчас с Киборгом. Оно и неудивительно. Под Москвой есть районы, приглянувшиеся для разборок. Там постоянно находят трупы с огнестрельными ранами. А сколько там народу закопано, сожжено, расчленено, утоплено! Война всех против всех. Человек человеку волк…
Тогда на стрелку Гиббон приехал с двадцатью пятью проверенными бойцами на шести машинах. Руднянские подкатили на трех тачках в количестве всего семи человек. На лесной просеке, побуксовав как танки, автомобили враждующих сторон остановились на некотором расстоянии друг от друга, словно танки перед боем.
Художник вышел из машины и неторопливо направился вперед. Гиббон тоже двинулся к нему. О всяких подлостях руднянских он был наслышан, поэтому сзади него шли три бугая. Куртки расстегнуты, за поясами пистолеты «ТТ» – излюбленная бандитская дырокольная машинка.
Все это напоминало битвы древности. Два войска на почтительном расстоянии. И выезжают два богатыря, скачут друг к другу, бьются до смерти, сверкают булавы, гнутся щиты, хрипят лошади, и каждый из рядовых ратников с замиранием сердца ждет, кто победит. Ибо за победившим Бог.
Только какая там битва? Гиббон – бывший борец, и для него свернуть Художнику шею – раз плюнуть.
Художник вытащил пачку сигарет и закурил. Он выглядел вполне безобидно. Остальные руднянские не вылезали из машин.
Презрительным взором Гиббон окинул своего врага. Нагулявшие мышцы бугаи обычно допускают серьезную ошибку в общении – они делят людей на тех, кому они могут сразу свернуть шею, и на тех, с кем нужно повозиться. Вторых еще можно уважать, а первые достойны презрения. Вот только не на пустом месте сложилась народная поговорка: чем больше шкаф, тем громче падает. Чем больше масса, тем шире мишень.
– Здорово, Гиббон. Да ты не напрягайся. – С усмешкой Художник кивнул на толпу сопровождавших. – А то у твоих гладиаторов ладони на рукоятках вспотели.
– О себе больше думай, – буркнул Гиббон.
– Ладно. Базара хотел, так базарь.
Начался обычный разговор. Гиббон был немногословен, он презрительно ронял слова, смысл которых сводился к следующему: вы, лимита, откуда взялись? Эта заимка давно застолблена за расторгуевскими.
– За Зеленым. А ты кто такой? – спросил Художник. – С «Акраме» у нас давние связи. А ты вообще их не знал до недавнего времени, кто такой Маничев. Он же давно хотел перебежать к нам.
– Чего овца хочет – не волнует, – отрезал Гиббон.
– Гиббон, тут ты мимо пролетаешь. Смирись и не обостряй ситуацию.
– Нет, Художник. Крови хочешь – будет кровь. Еще не раз пожалеешь.
– Значит, пожалею, – кивнул Художник и поднял руку.
А потом прыгнул в сторону и завалился в яму – это укрытие они присмотрели загодя.
Взрывом слизнуло и самого Гиббона, и его «быков». Рванула машина Художника. Направленный взрыв. В капоте «Жигулей» была заложена мощная взрывчатка, усиленная железяками.
Тут же багажник другой машины распахнулся, из него высунулся Шайтан с автоматом. И руднянские рассыпались по земле, занимая позиции.
Эффект неожиданности был так разрушителен, что из двадцати пяти реутовских половина рухнули сразу, а остальные бросились врассыпную. Ни о каком сопротивлении никто и не думал. Разгром был полный.
Художник, выбравшийся из ямы, где его не накрыло взрывной волной, подошел к трупу Гиббона, присел рядом с ним на колено.
– Тупой. А в авторитеты лез, – усмехнулся он, переворачивая труп.
– Беда, когда прапорщик вздумал стать генералом, – отметил Шайтан…
Художник отбросил эскиз. Он не мог сосредоточиться ни на рисунке, ни на мыслях о предстоящей стрелке с Киборгом. Где-то в груди будто засела заноза. Он чувствовал, что завтра что-то пойдет не так. Однажды мир должен обрушиться, расколоться, как на гравюре. Он ждал этого момента давно. И сейчас предчувствия тянули душу.
– К черту. – Он сломал карандаш и отбросил в сторону. Он принял решение…
* * *
Церковь тоже была почти разрушена, без куполов, только крепкие стены, возведенные предками, стойко держались против натиска и времени, и людей. Колокольня рядом с ней выглядела как высохшее дерево около пня.
С колокольни отлично просматривались окрестные холмы, пашни, где никто не пахал уже четвертый год, сгоревшая свиноферма, от которой не осталось ничего, извилистая узкая дорога. Слышался гудок далекого поезда. Видно как на ладони место стрелки.
