Это было через три года после начала их знакомства. За это время Зима многому научил Художника, превратил его в правильного пацана, которому не грех и на зоне перед людьми предстать. Научил играть в карты, вычислять все шулерские фокусы – без умения играть в карты на зоне ты никто. Научил стоять на стреме, вскрывать замки и металлические ящики. Как вести базар с братками, к кому идти на поклон, когда приехал на гастроли в другой город. Зарек не жалеть денег для общака, поскольку оттуда кормится зона. А зона – это место, где, как он говорил, «все будем».
– Без зоны ты не человек. Только там поймешь, кто ты есть. Поставишь себя перед людьми. Взлетишь или упадешь. Еще годик – и собираться тебе туда пора…
С Зимой Художник начал понимать, что такое сытая денежная жизнь, когда мамаша не пропьет зарплату и не будет потом бухаться перед тобой на колени и умолять: «Прости, сынок». Он привык к доступным женщинам и научился их презирать.
Узнал однажды Художник и что такое настоящий, безжалостный разбор. Однажды прямо у подъезда дома расстреляли вора в законе, старого и уважаемого братвой Пантелея, жившего без роскоши и показухи, как положено по должности. В него всадили семь пуль из пистолета. Восьмая пуля досталась его дворняге. Кто это сделал, гадать долго не пришлось. Гога – бывшая шестерка на зоне, сидевший за изнасилование, по освобождении сколотил бригаду отморозков. Они прикупили оружие, сначала полезли на рынок с требованием платить им дань, потом взялись за кооперативы. Тех, кто отказывался с ними разговаривать, безжалостно прессовали. Пантелей дал понять, чтобы они уняли свой пыл. Тогда пришла и его очередь.
Гогу с двумя помощниками заманили в ловушку – им предложили по дешевке три пистолета «ТТ», и они клюнули. Помощников порезали на месте, а Гогу повезли в лес на разбор. Заправлял экзекуцией приземистый, кряжистый, с кустистыми бровями и низким лбом воровской авторитет Тимоха.
Зима и еще один парень вытащили Гогу из багажника машины, бросили на землю. Тот съежился, издавая какие-то нечленораздельные звуки.
– Ты хоть понял, на кого руку поднял? – спросил Тимоха. – Ты понимаешь, что натворил?
– Это не я! Это они…
– Твоя команда?
– Да! Я не виноват! – Гога пытался оправдаться, умолял оставить в живых.
Художнику он напомнил Бузу, и к горлу подкатила знакомая тошнота. Он возненавидел стоящего на коленях человека.
– Понял, что ты тля, а не человек? – спросил Тимоха, нагнувшись и поигрывая финкой, иногда касаясь шеи пленника.
– Сука я был! Простите!
– Нет тебе прощения…
Тимоха оглянулся и уставился на Художника, усмехнулся со злым задором и протянул ему финку:
– На.
– Э, Тимоха… – попытался возразить Зима.
– Пусть пацан человеком становится! Падлу раздавить – это почет.
Художник взял финку.
Глаза у Гоги были жалобные, как у побитого пса.
– Нет! – вдруг заорал он.
Как и с Бузой, Художник не испытал и следа жалости. Раздавить падлу…
– Молодец, пацан, – похвалил Тимоха, когда все было кончено.
А Зима посмотрел на Художника задумчиво, как-то по-новому.
– Отморозки! Гангстеры хреновы! Кто вы против нас? Вот вы где! – Тимоха, наступив на труп, сжал кулак и громко рассмеялся.
Но Художник понимал, что Тимоха ошибается. Будущее именно за ними – за теми, у кого шикарные машины, стволы за поясом, кто безрассудно мчится вперед. В этой удали и была волчья хищная поступь, а воры все больше напоминали стаю псов, сидящих на ошейниках воровских традиций и предубеждений.
Разочарование его воровским укладом окрепло, когда эта собачья свора разорвала Зиму. Притом ни за что. Ни в стукачество своего учителя, ни тем более в то, что он залез в общак и стал «крысой», поверить было невозможно.
Когда Зиму приговорили, Художник почувствовал, что в груди сначала закололо, а потом образовалась пустота.
Интересно, что вскоре Тимоху прижали именно те, кого он считал пылью у своих ног, – те самые «хреновы отморозки-гангстеры». Правда, ребята были не чета покойному Гоге. Новая ахтумская бригада состояла из спортсменов, предводительствовал в ней мастер спорта по боксу Гладышев по кличке Боксер. Они быстро стали подминать под себя вещевые рынки, где торговали челноки. А когда схлестнулись с Тимохой, то просто взорвали его ближайшего помощника Крота. Это был первый взрыв в городе. Гранату привязали к калитке. Убийцы знали, что каждое утро жертва выходит обтереться снегом и пробежаться по улице от инфаркта.
Тогда Художник в очередной раз убедился в том, что наступает время игр без правил. И вспомнил безумные глаза Гоги, который с ужасом смотрел на него, нависшего с ножом. И определил для себя, что истинная власть над людьми – это власть смерти.
Боксер пробыл на свободе недолго. Во время очередной разборки его повязали, он сидел в изоляторе по статье о злостном хулиганстве. Но созданная им команда работала.
Художнику стукнуло восемнадцать, и на следующий день он залетел. С тремя пацанами решил очистить оптовый склад на юге Ахтумска. Там их ждали японские двухкассетники, видеомагнитофоны, звуковые центры – огромное богатство.
Потом уже Художник обдумывал: как оказалась милиция на месте именно тогда, когда воры заталкивали в угнанный грузовик вещи? И пришел к выводу, что кто-то заложил.
Переливчатый свисток, истошный крик: «Стоять, милиция». Предупредительный выстрел. Толчок в спину. Грязь, забившаяся в рот. Наручники на руках за спиной. Все заняло минуту, не больше. И Художник отправился туда, куда готовил его Зима.
Переступал порог камеры СИЗО он с некоторой внутренней дрожью. Хорошо, если попадешь в нормальную «хату», где люди сидят. Ведь сам Художник – человек по всем понятиям правильный. И статья у него правильная, восемьдесят девятая Уголовного кодекса – кража общественного имущества. Но не дай бог к беспредельщикам или к общественникам попасть…
– Етить-крутить! Художник! – обрадованно завопил высокий жилистый парень, хлопнул себя в присядке по бокам.
– Хоша, – кивнул Художник, без особо доброго чувства обняв его.
– Ха. – Хоша вдруг обернулся и ударил ногой по физиономии, высунувшейся из-под кровати.
Под нарами жил опущенный. По ночам любители «приходовали» его как женщину, а остальное время он не имел права смущать своим непотребным козлиным видом почтенную публику.
– Я тут на хате главшпан. А ты по какой статье заехал? – расспрашивал Хоша, пока один из шестерок заваривал чай.
– Восемьдесят девятая, часть третья.
– Хорошая статья. А у меня сто сорок пять. Грабеж. Я вообще жертва вьетнамской агрессии.
С Хошей Художник встречался несколько раз на ахтумских малинах. Тот прозвище получил благодаря вождю вьетнамского народа Хо Ши Мину. Но братва с трудом представляла, кто такой Хо Ши Мин, поэтому прозвали его коротко – Хоша.
