Потом, когда Миша понял, что за легкостью скрывается полное безразличие к судьбе сына, когда заметил череду мужчин, проходивших через жизнь и постель матери Ильи, когда разобрался, что тетя Ира – не птичка, щебечущая на ветке, а обычная алкоголичка, восторг сменился неприязнью, которая с годами становилась все более острой, достигнув пика минувшей весной: тогда Миша пытался спасти друга от смертельной опасности, а родной матери было на него плевать.
Теперь же Миша смотрел на женщину и понимал, что не может ее ненавидеть. Коротко стриженные тонкие волосы, худое лицо в морщинах, потухшие глаза – такой теперь была мама Ильи. Тело ее ссохлось, спина согнулась, так что она стала казаться ниже ростом.
– Здравствуйте, тетя Ира, – сказал Миша, пытаясь скрыть смущение и неловкость и поспешно переводя взгляд на Илью, который в свободной руке нес сумку с вещами.
Женщина улыбнулась, попытавшись что-то сказать. Ничего, конечно, не вышло, лицо ее мучительно исказилось, блеснули слезы. Она высвободила здоровую руку, за которую ее держал сын, погладила Мишу по плечу, замычала что-то, качнув головой.
– Да, Мишка у нас как с обложки. Голливуд отдыхает, – сказал Илья, который понимал, что хочет произнести мать.
Она часто плакала, и Илья подумал было, что надо утешить ее, но вспомнил слова доктора: не нужно концентрировать на этом внимание.
– Помнишь, мам, как ты его называла, когда мы маленькие были? «Мешочек»!
Миша рассмеялся, изо всех сил стараясь, чтобы смех звучал не слишком натянуто.
Мать улыбнулась сквозь слезы, мелко закивала головой, потом, прикрыв глаза, прислонилась к плечу сына в беспомощном, каком-то собачьем жесте.
Сердце Ильи сжалось.
Потом они ехали в машине, слушали Мишину болтовню, которой тот пытался разрядить обстановку, отвлечь всех и себя самого от горестных мыслей. К счастью, машин на дорогах было мало, поэтому добрались быстро.
К выписке из реабилитационного центра Илья отремонтировал комнату, которая прежде была детской, а после его переезда служила матери спальней: переклеил обои, покрасил потолок, застелил линолеум, повесил новые занавески, купил прикроватную тумбочку вместо дряхлого полуразвалившегося комода.
– До большой комнаты и прихожей руки не дошли, а вот ванную с кухней обновил немножко, – говорил Илья. – Миша помогал, спасибо ему.
– Мы те еще мастера, – усмехнулся Михаил, вспомнив, как они пытались прилепить отвалившуюся плитку в ванной и установить новый унитаз.
– Позже мы с тобой тут знаешь, какой ремонт отгрохаем! Да, мам?
Мать ходила по квартире, в которой еще витал запах краски, касалась стен и мебели, качала головой, сжимала руку Ильи. Он понимал: она не ожидала таких перемен, не узнает их старую квартиру.
– Нравится тебе? Я выкинул кое-что, свое привез, из съемной квартиры, ты же не против?
В какой-то момент она обняла его, прижалась и затряслась от слез. Илья гладил ее по голове, успокаивал (как уж тут можно было «не заострять внимания»?), прекрасно понимая, что плачет мать не потому, что ее поразил ремонт или понравилась новая мебель.
– Она совсем старушка стала, – вполголоса сказал Миша, когда они стояли в прихожей час спустя.
Тетя Ира была в своей комнате, отдыхала, а Илья пошел закрыть дверь за Михаилом, которому пора было возвращаться на службу.
– Не ожидал такого? Я-то привык уже.
– Звони, как что понадобится. – Миша уже собрался выйти из квартиры, а потом вспомнил: – Отец передал, если нужна будет сиделка…
– Нет-нет, спасибо, я договорился в центре с медсестрой. Она обещала выручать, если что.
– Илюха…
Миша смотрел на друга, точно желая сказать что-то, но не решаясь.
– Что такое?
– Каждый раз тебе удивляюсь.
– Ты о чем? – удивился Илья.
– Сила доброты. Ты умеешь прощать и… – Он осекся. – Я горжусь, что мы друзья.
Не успел Илья ответить, как Миша вышел за дверь и прикрыл ее за собой.
Глава девятая
На мероприятие в честь открытия отеля «Петровский» поехали сразу после работы, на машине Ромы Щеглова. Шел седьмой час, и презентация уже началась.
– Часа полтора – максимум два, – говорил Калинин. – Потом можно будет по-тихому смыться.
– Хоть поедим, – заметил Рома. – Есть хочу, как сто китайцев, пообедать не успел.
Илья молчал, думая о том, как там мать.
С утра он сказал, что придет поздно, хотел позвать сиделку, но мать трясла головой и сердито мычала: нет, не надо, сама справлюсь! Она постоянно переживала, что он тратит на нее слишком много, и ему приходится работать на износ.
Разумеется, Илья и не подумал напоминать, что прежде мать спускала кучу денег на выпивку, совершенно не заботясь о том, сколько Илье приходится трудиться, чтобы оплачивать квартиру и содержать ее.
Пока Илья был на работе, мать неплохо справлялась одна: ела приготовленную сыном еду, смотрела телевизор, дремала. В юности она училась в художественной школе. Илья купил ей альбом с карандашами, и Ирина пыталась рисовать левой рукой, время от времени пробуя задействовать и правую, недужную.
Уходя, Илья оставлял на прикроватной тумбочке простенький, зато надежный телефон, показав матери, как быстро связаться с ним: если что-то будет нужно, достаточно нажать всего одну клавишу – и он сразу поймет, приедет. Другая клавиша вызывала скорую.
Но оставлять мать на такой долгий срок Илья еще не пробовал и волновался, все ли в порядке. Тем более что в самом плохом случае ни на какую кнопку мать нажать не успеет…
Соседка со второго этажа согласилась проверить (Илья оставил ей ключи), и совсем недавно позвонила, успокоила. И все равно душа была не на месте.
Отель «Петровский» стоял на высоком холме, сверкая огнями. У въезда на территорию красовалась высокая нарядная каменная арка. Когда здесь еще была больница, вспомнил Илья, арка была облезлая, кладка местами обвалилась, сквозь кирпичи пробивалась сорная трава.
Уже стемнело – декабрьская мгла всегда густа и непроглядна. Однако мрак нерешительно топтался за воротами отеля, словно бы не решаясь просочиться внутрь: фонари и гирлянды огней вдоль подъездной дорожки, на деревьях и у входа в отель горели ярко и празднично, разрывая темноту в клочья.
Автомобилей было много, и служащие, встречая гостей, объясняли, где им удобнее припарковаться. Илья, Рома и Костя вышли из машины и направились ко входу. Оставив верхнюю одежду в гардеробе, они поднялись по широкой лестнице в зал-ресторан, который назывался Изумрудным, поскольку был отделан в зеленых тонах. Илья, который писал обо всем этом великолепии, знал, что имелись еще Сапфировый и Рубиновый залы, один поменьше, второй побольше.
