Тем не менее исход противостояния был спорным. Это было ожесточенное рукопашное сражение, «бойцы глядели в глаза друг другу». Авангард Саладина из 500 всадников сделал все возможное, но не смог преодолеть сомкнутые ряды вражеских копейщиков. В итоге обе армии расположились одна напротив другой – в Тубанийе и у Колодца Голиафа, и разделяли их всего лишь полтора километра. И тут ход событий резко замедлился. В течение пяти дней христианская армия ничего не предпринимала; ее вожди только и делали, что спорили с утра до вечера, имея перед собой только одну цель – умалить власть Лузиньяна. Тем временем Саладин занял окружающие высоты, и крестоносцы оказались во вражеском кольце и не могли больше рассчитывать на подвоз продовольствия и подкреплений. В рядах войска было множество итальянских купцов из Пизы, Ломбардии, Венеции и Генуи, оставивших свои корабли и поспешивших присоединиться к крестоносной армии. Они не владели оружием, не позаботились о провизии и не привыкли переносить лишения. Они первыми почувствовали тяжесть положения, и, поскольку упорные сарацины продолжали стягивать кольцо окружения, в лагере разразился голод. Была середина октября, близился сезон дождей. Саладин, казалось, использовал все средства, чтобы заставить врага сражаться, но все было напрасно. Они с позором отступили под градом стрел в Саффарийю, откуда за неделю до того выступили, настроенные на победу.
В том же октябре султан покинул Дамаск, чтобы рассчитаться с Рено де Шатильоном в Караке (Эль-Караке). Но все попытки захватить этого коварного и хитрого наемника или проникнуть в его замок окончились ничем, несмотря на то что египетская армия аль-Адиля помогала вести осаду. Семь ее осадных машин безрезультатно обстреливали крепкие стены замка. Когда было получено известие, что королевское войско спешит на помощь осажденным, Саладин отвел свою армию (4 декабря) и вернулся с ней в Дамаск. Но не могло быть мира с Рено де Шатильоном, пока последний владел Караком, и 13 августа 1184 г. султан приступил к пятой по счету осаде замка. Однако и эта попытка окончилась с тем же результатом, как и все предыдущие.
Вначале, как представлялось, успех должен был увенчать упорные попытки сарацин. Город не был готов сражаться: множество приехавших танцоров и музыкантов развлекало гостей на свадьбе сводной сестры короля Изабеллы и Онфруа IV, сеньора Торона. Однако свадебные торжества грозили смениться похоронной тризной. Саладин со своими мамлюками ворвался в город, и если бы не один доблестный рыцарь, подобно Горацию древности удерживавший мост до тех пор, пока по нему Рено не перешел в замок, то он мог бы оказаться в руках сарацин. Любопытная иллюстрация рыцарских манер того времени – Рено отослал Саладину с праздничного стола мяса и вина, чтобы он мог принять участие в празднестве. В ответ Саладин строго запретил своим воинам обстреливать башню, в которой находились новобрачные!
Саладин захватил город и пригороды, где много было приготовлено всего для свадебного пира, но он по-прежнему был далек от своей цели – захватить замок. Он распорядился завалить ров и выдвинуть под стены осадные машины. Его верный союзник Нур ад-Дин из Хасанкейфа прекрасно проявил себя в бою. Девять мангонелей бомбардировали ворота и разбили их в щепки, но противник заделал бреши. Ров был заполнен землею настолько, что военнопленным не представляло труда запросто спрыгнуть со стен в ров и бежать. Но это ничего не дало: скальное основание пробить было невозможно. Тем временем находившиеся в осаде послали в сентябре гонцов к Балдуину, и на помощь пришли воины, расквартированные в Аль-Вале. Не ввязываясь в решительное сражение, они только доставили необходимое продовольствие. Саладину претило долго сидеть в осаде, ничего не предпринимая, и он свернул свои лагери в Хешбоне и Майне и ушел в набег на Самарию. Он разграбил и сжег Наблус (Шехем) вместе с его оливковыми рощами и бахчами и 16 сентября 1184 г. вернулся в Дамаск.
После этих событий между сарацинами и христианами установился на краткое время мир. Тяжелобольной король не пережил зиму 1184/85 г. и отошел в мир иной. Корона перешла к Балдуину V, пятилетнему наследнику трона. Ги де Лузиньян и регент Раймунд Триполийский возглавили соперничавшие при дворе партии. Крестоносцам-ветеранам было не до священной войны, для них было гораздо предпочтительнее заключить мир и подождать удобного случая. Так думал князь Антиохии, графы Триполи и Сидона, вкупе со славными братьями Ибелинами. Совсем иным было отношение к войне рыцарей из орденов тамплиеров и госпитальеров и совсем недавно прибывших в Святую землю, таких как Ги де Лузиньян, хотя его единственный поход и обернулся фарсом. Что мог думать Рено де Шатильон, пребывавший в Караке, еще не забывший тяжесть цепей своего плена, – его преследовала неутолимая жажда мести. Однако на этот раз возобладал трезвый подход, и регент заключил с Саладином мир на четыре года. Для Раймунда это было большим, чем перемирие; это был оборонительно-наступательный союз. Саладин обязывался поддерживать Раймунда в его притязаниях на корону, а тот, в качестве ответного жеста, отпустил всех пленных, содержавшихся в Триполи, и даже поставил продовольствие султану во время голода 1185 г. И все же, несмотря на дружественные отношения между Саладином и Раймундом, перемирие напрашивалось на сравнение: оно было подобно беспокойному сну солдата, который мог быть прерван в любую минуту призывом «В ружье!». Истинного мира не могло быть, пока патриарх из Гераклеи призывал Европу к набору новых рекрутов, пока рыцари от Чевиот-Хилс в Англии до Пиренеев были готовы возложить на себя крест, пока оба военно-рыцарских ордена на Востоке ждали всего лишь повода снова выступить в защиту веры. Дремавшие силы священной войны были готовы пробудиться в любую минуту.
Саладин, со своей стороны, в полной мере воспользовался представившейся передышкой, чтобы привести в порядок дела своего государства. Во второй раз Дамаск стал его столицей. Саладин любил повторять, что Сирия была основополагающей частью его империи. Юлиан называл Дамаск «Оком Востока». Уже в библейские времена Дамаск был столицей. Когда Авраам выбрал себе слугу Елеазара из числа горожан древней сирийской столицы, ее слава была широко распространена. И о порте Тир было сказано так: «Дамаск был твоим купцом, что торговал многими твоими товарами с людьми богатыми». В истории многих империй древности Дамаск играл свою особую роль. Он был их главным столичным центром, местом встречи многих народов. Через его оживленные рынки шла торговля Вавилона и Персии и далекой Индии, зародившаяся в незапамятные времена. Когда нескончаемые караваны шли и шли из долины Евфрата, минуя на долгом пути Пальмиру и Алеппо, и верблюды несли на спинах ценные грузы в порты Средиземноморья или далее на юг в Египет и Аравию. В Дамаск приходили кочевники-бедуины, которые пасли свои стада весной и зимой в пустынных степях со скудной растительностью. Их многочисленные племена кочевали на больших пространствах между Аравией и Великой рекой (Евфратом), идя вдоль привычной цепочки колодцев с пресной водой. Это были погонщики верблюдов, перевозивших чужую кладь, и торговцы скотом, которые меняли продукты простого пастушеского хозяйства на товары купцов.
Дамаск, богатый и густонаселенный, был обязан своими преимуществами центральному местоположению. Древние греки называли его «прекраснейшим», а арабы – «Невестой Земли», «Садом мира». И, обозревая древний город с высоты горного хребта Антиливан к северу, можно понять, почему жители Дамаска были горды своим земным раем. Плодородный оазис Гута (Эль-Гута), образующий часть Сирийского плато, поднимающегося на 680 м над уровнем моря, смотрится очень живописно в сравнении с окружающей ее бурой пустыней и каменистыми холмами. Это объясняется тем, что через оазис протекает река Барада, которую греки называли «Золотым потоком», разбивающаяся на несколько рукавов и дающая жизнь окружающей местности. Обширные зеленеющие поля простираются на десятки километров от гор вплоть до пустыни, и в их центральной части посреди изумрудного ожерелья садов с плодовыми деревьями, рощами апельсиновых и лимонных деревьев, зарослями жасмина, орошаемых прохладными водными струями, поднимаются древние, времен римлян, стены города. Они заключают желтое море глинобитных домов, лес минаретов и огромный купол мечети Омейядов, некогда бывшей церковью Иоанна Крестителя, а рядом, возможно, было место поклонения идолу Риммону
[7]. «Хотя ты и древен, как сама история, ты по-прежнему свеж, как дуновение весны, по-прежнему цветешь, как твои розы, по-прежнему благоухаешь, как цветы твоих апельсиновых рощ! О, Дамаск, жемчужина Востока!»
