Тристан, спотыкаясь, пошел в гостиную, а я надел пальто. Выйдя на улицу, я на секунду остановился и прислушался. Собака все еще выла.
Встреча прошла успешно. Она состоялась в роскошной гостинице Бротона, и, как всегда, лучшей ее частью была заключительная совместная гулянка ветеринаров в гостиничном баре. Рассказы коллег о своих проблемах и ошибках – особенно ошибках – производили неизменно успокаивающее действие.
Забавно было, оглядывая зал, пытаться отгадать, о чем говорит та или иная группа людей. Вон тот мужчина, согнувшийся пополам и машущий рукой в воздухе, рассказывает о стоячей кастрации жеребенка. А другой, вытянувший руку и что-то показывающий в воздухе пальцами, совершенно точно говорит о родовспоможении кобыле, возможно – об исправлении положения запястья. И делает это без каких-либо усилий. Ветеринарная хирургия вообще детская забава, когда сидишь в теплом баре с парой-другой порций в желудке.
Когда все расселись по машинам, было уже одиннадцать, и мы разъехались по Йоркширу – каждый на свой участок. Кто-то двинулся в промышленные города Западного Райдинга, другие – к морю, в городки на Восточном побережье, а я и Зигфрид радостно поспешили домой по узкой дороге, петлявшей среди холмов Северных Пеннин.
Последние несколько часов я совершенно забыл о Тристане и его вахте и почувствовал себя виноватым при мысли об этом. Да и потом, к вечеру положение должно было улучшиться. Пес наверняка уже успокоился. Но, выскочив из машины в Дарроуби, я тут же остановился при слабых звуках собачьего воя, доносившихся из Скелдейл-хауса. Это было невероятно. Время – за полночь, а собака все еще орет. А как Тристан? Мне стало жутко при мысли о том, в каком он состоянии. С некоторой опаской я повернул ручку двери в гостиную.
Кресло Тристана стояло островом в море пустых бутылок из-под пива. К стене был приставлен перевернутый ящик, а Тристан сидел, выпрямив спину и напустив на себя торжественный вид. Я продрался сквозь пустую посуду.
– Что, трудно пришлось, Тристан? Как ты себя чувствуешь?
– Могло быть и хуже, старина, могло быть и хуже. Когда вы уехали, я сбегал к «Гуртовщикам» и купил ящик пол-литровых бутылок шеффилдского пива. И все изменилось. Часа через три-четыре собака больше не беспокоила меня, более того, я сам воем отвечаю на ее вопли. Мы интересно провели вечер. Но, кажется, он приходит в себя. Посмотри на него.
Огромная собака подняла голову, и в ее глазах появилось осмысленное выражение. Вой прекратился. Я подошел и похлопал ее по спине, и она попыталась взмахнуть хвостом.
– Так-то лучше, старина, – сказал я. – Теперь веди себя хорошо. А то ты устроил дяде Тристану адский день.
Лабрадор ответил на мои слова тем, что попытался встать. Шатаясь из стороны в сторону, он сделал несколько шагов и упал на бутылки. В дверях появился Зигфрид и с негодованием посмотрел на Тристана, который сидел все так же, выпрямив спину и строго глядя по сторонам, как судья. А собака все еще гремела бутылками.
– Что за чертова грязь! Неужели ты не можешь обойтись без того, чтобы не превратить в помойку даже самое простое поручение?
При звуках его голоса лабрадор, видимо в приступе самоуверенности, покачиваясь, пошел к нему, слабо помахивая хвостом. Он не ушел далеко и рухнул на пол, как туша, толкнув к ногам Зигфрида пустую бутылку из-под пива.
Зигфрид наклонился над ним и погладил блестящую черную шерсть на его голове.
– Милая, веселая собака. Я думаю, он себя еще покажет, когда ему станет лучше. К утру он будет в норме, но проблема в том, что с ним делать сейчас. Мы не должны оставлять его здесь – он может упасть так, что сломает ногу. – Зигфрид взглянул на Тристана, который сидел не шелохнувшись, только еще сильнее выпрямив спину, и смотрел надменно и строго, как прусский генерал. – А знаешь, что наилучшим выходом из положения будет, если ты заберешь его к себе в комнату на ночь. Теперь, когда мы потратили на него столько сил, мы не можем допустить, чтобы он поранил себя. Да, именно так, пусть он проведет эту ночь с тобой.
– Вот уж спасибо так спасибо! – сказал Тристан унылым голосом, все еще продолжая глядеть прямо перед собой.
Зигфрид пристально посмотрел на него, а затем повернулся спиной.
– Ну вот и хорошо. Убери весь этот хлам, и давайте спать.
Моя спальня сообщалась со спальней Тристана межкомнатной дверью и представляла собой главную комнату, огромную, с высоким потолком, камином, с колоннами и изящными альковами, вроде тех, что внизу. В ней я всегда чувствовал себя герцогом.
Комната Тристана представляла собой обычную комнату для одевания, она была узкая и длинная, с кроватью такой низкой, как будто ее хотели спрятать подальше от глаз. На гладком крашеном дощатом полу не было ковра, поэтому я положил пса на груду одеял и сказал пару ободряющих слов Тристану, который с изнуренным лицом лежал на кровати:
– Он больше не кричит – спит как ребенок, и, похоже, так оно и будет дальше. Ты сможешь отдохнуть, ты это заслужил.
Я вернулся в свою комнату, быстро разделся и лег в постель. Заснул я сразу же, поэтому просто не могу сказать, когда за дверью раздался первый шум, но я тут же проснулся от яростного вопля, который резанул мне ухо. Затем я услышал звук скольжения и глухой удар, за которыми последовал очередной крик Тристана.
Я содрогнулся при мысли пойти в комнату к Тристану – я все равно ничем не мог ему помочь, поэтому завернулся в простыни поплотнее и стал слушать. Я то проваливался в полусон, то просыпался, когда из-за стены доносились очередные глухие удары и крики.
Через пару часов звуки стали меняться. Похоже, лабрадор уже начал управлять своими лапами, и его коготки отчетливо цокали по дощатому полу. Цоканье не останавливалось ни на минуту. Время от времени Тристан, теперь уже охрипший, кричал:
– Ради бога, прекрати! Сядь же и успокойся, чертов пес!
Должно быть, я уснул, потому что, когда проснулся, окно серело от холодных утренних лучей. Я перевернулся на спину и прислушался. Я отчетливо слышал цоканье коготков, как будто лабрадор разгуливал по комнате, а не тыкался то в одну стену, то в другую. Тристана не было слышно.
Я вылез из кровати, трясясь от окутавшего меня холодного воздуха, и напялил рубашку и брюки. Подойдя на цыпочках к двери в соседнюю комнату, я открыл ее, и две огромные лапы легли мне на грудь, едва не опрокинув меня на пол. Лабрадор явно был мне рад, и казалось, что он чувствует себя как дома. Его красивые карие глаза светились интеллектом и счастьем, в широкой улыбке он показал ряд блестящих зубов и безукоризненно розовый язык. А где-то внизу плясал в экстазе его хвост.
– Что же, с тобой все в порядке, старина, – сказал я. – Дай-ка я посмотрю рану.
Я убрал когтистые лапы с груди и осмотрел линию стежков на ребрах. Не было ни боли, ни опухоли, вообще ничего.
– Здóрово! – закричал я. – Замечательно! Теперь ты у нас как новенький.
Я похлопал его по заду, что привело его в состояние бешеной радости. Он опять прыгнул на меня, царапая и облизывая.
