Едва я въехал в эти ворота, как все побросали свои занятия и направились ко мне с сияющими лицами. Впереди шли братья. Они остановились напротив меня, когда я вылез из машины. Как обычно, я подумал, что редко можно встретить таких здоровяков. Старшему, Уолтеру, было около шестидесяти, далее следовали Томас и Фенвик, а Уильяму, младшему, было под пятьдесят. Следует упомянуть, что их средний вес равнялся двумстам фунтам. Но толстыми их никто бы не назвал. Просто плотные силачи с румяными гладкими лицами и ясными глазами.
Уильям шагнул вперед, и я знал, что сейчас последует. Это была его неизменная обязанность. Он наклонился ко мне с некоторой торжественностью и заглянул мне в лицо.
– Как вы себя сегодня чувствуете, сорр? – осведомился он.
– Очень хорошо, благодарю вас, мистер Хагилл.
– Отлично, – с чувством произнес Уильям, и остальные братья повторили «отлично», «отлично», «отлично» с величайшим удовлетворением.
Уильям набрал воздуха в грудь:
– А как поживает мистер Фарнон?
– У него все обстоит хорошо.
– Отлично!
И пулеметная очередь откликов из-за его спины: «Отлично, отлично, отлично».
Однако Уильям еще не кончил. Он откашлялся.
– А как младший мистер Фарнон?
– В наилучшей форме.
– Отлично! – Но на этот раз Уильям позволил себе мягкую улыбку, а у него за спиной раздались исполненные достоинства «ха-ха-ха-ха!».
Уолтер зажмурил глаза, его могучие плечи беззвучно сотрясались. Они все хорошо знали Тристана.
Уильям, исполнив свою обязанность, отступил в строй, и мы все отправились в коровник. Я стиснул зубы, глядя на длинный ряд спин, на хвосты, отгоняющие мух. Да, предстояла немалая работа!
– Извините, что я так опоздал, – сказал я, наполняя шприц туберкулином. – Меня задержали. Никогда нельзя предугадать заранее, насколько может затянуться такая проверка.
Все четыре брата ответили в унисон:
– Верно, сорр, никак нельзя. Никак. – И они продолжали, пока не исчерпали мое утверждение до конца.
Я наполнил шприц, достал ножницы и начал протискиваться между двумя первыми коровами. Это стоило мне немалых усилий, и от духоты я чуть-чуть запыхтел.
– А тут жарковато, – заметил я.
И вновь залп полнейшего со мной согласия:
– Верно, сорр. Да уж, жарковато. Жарковато, да. Вы верно сказали. Жарковато. Жарковато. Да, верно.
Все это сообщалось с глубокой убежденностью и с энергичными кивками, будто я совершил потрясающее открытие. И, глядя на внимательные, серьезные лица братьев, все еще размышляющих над моим блистательным утверждением, я ощутил, что расслабляюсь и успокаиваюсь. До чего же мне повезло, что я практикую в йоркширских холмах! Где еще я повстречал бы подобных людей?
Я протиснулся вдоль коровы и ухватил ухо, но Уолтер остановил меня легким покашливанием.
– Да нет, мистер Хэрриот, в уши-то можете не смотреть. Я все номера записал.
– Чудесно! Это нам сбережет много времени.
Выскребывать ушную серу, чтобы добраться до вытатуированного в ухе номера, – занятие, никогда меня не увлекавшее. И как приятно услышать, что всю письменную часть Хагиллы берут на себя. В министерской анкете имелся пункт: «В порядке ли документация по стаду?» Я всегда писал в этой графе «да», держась за дерево при мысли о цифрах, нацарапанных на обороте старых счетов, записи удоев и тому подобного.
– Ага, – сказал Уолтер. – Я всех их записал в тетрадку, как полагается.
– Великолепно! Вы за ней не сходите?
– Незачем, сорр, она у меня тут.
На ферме Уолтер был главой. Вне всяких сомнений. Казалось, братья жили душа в душу, но, когда возникали сложности, Уолтер брал руководство на себя как нечто само собой разумеющееся. Он был организатором, признанным семейным мудрецом. Старая фетровая шляпа, которую он всегда носил, тогда как его братья довольствовались кепками, придавала ему дополнительный авторитет.
Все почтительно следили, как он неторопливо и внушительно извлек очешник из внутреннего кармана, открыл его, вынул старомодные очки в стальной оправе и сдул соломинки и мякину, проникшие в очешник. С тихим достоинством и внушительностью он неспешно заложил дужки за уши и слегка наморщил нос, чтобы все оказалось на положенном месте. Затем он опустил руку в карман жилета.
Когда она вновь появилась наружу, в ней было что-то, но что именно, мне удалось разглядеть не сразу, потому что огромный большой палец почти заслонял неведомый предмет. Затем я разобрал, что это миниатюрная записная книжечка, примерно два на два дюйма, – один из тех сувенирчиков, какие люди дарят друг другу на Рождество.
– Что это? Запись стада? – спросил я.
– Ага. Тут они все. – Уолтер небрежно перелистал странички мозолистыми пальцами и прищурился сквозь очки. – Номер у этой коровы, значит, восемьдесят четвертый.
– Чудесно, – сказал я. – Сейчас проверю на всякий случай, а дальше пойдем прямо по записям. – Я заглянул в ухо первой коровы. – Странно! Насколько я разглядел, ее номер – двадцать шестой.
Братья по очереди заглянули в злополучное ухо:
– Верно, сорр, верно. Номер-то ее двадцать шестой.
Уолтер пожевал губами:
– Так она же от Незабудки, верно?
– Не-а, – ответил Фенвик, – она от Медуницы.
– Вот уж нет, – буркнул Томас. – Медуницу мы продали Тиму Джефферсону, когда эта еще и не родилась. Она от Бренды.
Уильям покачал головой:
– Сдается мне, мы ее телкой купили у Боба Эшли.
– Ну хорошо, хорошо! – Я поднял ладонь. – Записываем ее двадцать шестой. – Не вмешаться я не мог: это же был не спор, а неторопливое обсуждение, грозившее затянуться надолго. Я записал номер в свою тетрадь и сделал инъекцию. – Ну а следующая?
– Уж эту-то я знаю! – категорично заявил Уолтер, тыча пальцем в свою книжечку. – Тут ошибки не будет. Номер пятый, вот она кто!
Я заглянул в ухо:
– Сто тридцать седьмой номер.
И вновь началось: «Она ж купленная, так?» – «Не-а, она от Копуши». – «Так Копуша же одних бычков приносила»…
Я опять поднял ладонь:
– Мне кажется, дело пойдет быстрее, если мы просто будем заглядывать в уши. Время ведь идет!
– Ага, верно, сорр. Идет, идет время.
Уолтер философски возвратил запись стада в жилетный карман, и мы приступили к трудоемкой процедуре выстригания участочка на коровьей шее, измерения и инъекции, а вдобавок еще приходилось протирать ухо каждого животного тряпочкой, смоченной спиртом, чтобы установить номер, – а многие из них успели превратиться в не слишком вразумительные наборы точек. Порой Уолтер сверялся со своей книжечкой:
