Однако Сидлоу совсем не занимали моих мыслей в то субботнее утро, когда Зигфрид спросил, не соглашусь ли я заменить его на бротонских скачках.
– Они пригласили меня, потому что Грайер уехал отдыхать, – сказал он. – Но я обещал поехать в Скарборо помочь Детку Хенли со сложной операцией. И я не могу его подвести. Работа на ипподроме самая простая, а в случае чего тамошний ветеринар вам поможет.
Не прошло и нескольких минут после его отъезда, как позвонили с ипподрома: когда одну из лошадей выгружали из фургона, она упала и повредила колено. Не могу ли я приехать немедленно?
Я и сейчас мало что понимаю в скаковых лошадях; они образуют свой небольшой раздел ветеринарной науки. С собственными приоритетами, с собственными тайнами. За мое еще короткое пребывание в Дарроуби никакого касательства я к скаковым лошадям не имел. Зигфрид, подлинный лошадиный фанатик, обычно забирал себе все вызовы, касавшиеся их. А потому мой практический опыт в этой области был почти равен нулю.
И мне не стало легче, когда я увидел моего пациента. Колено выглядело ужасно. Конь споткнулся, сходя по пандусу, и всей тяжестью ударился о твердую землю. Кожа висела окровавленными лохмотьями, обнажив дюймов шесть капсулы, в разрывах фиброзного слоя поблескивали связки. Трехлетний красавец, дрожа, приподнимал поврежденную ногу, чуть касаясь земли кончиком копыта. Изуродованное колено выглядело особенно жутко по контрасту с глянцевитой ухоженной шерстью.
Исследуя рану, осторожно ощупывая сустав, я благодарил Бога, что конь оказался очень спокойным. Некоторые скаковые лошади бывают настолько нервными, что взвиваются в воздух при малейшем прикосновении, но мой пациент не шелохнулся, пока я складывал воедино мозаику лоскутков кожи. Еще одна удача – ни один не оторвался совсем.
Я обернулся к старшему конюху, невысокому, коренастому. Он следил за мной, сунув руки в карманы куртки.
– Я обработаю рану и наложу швы, но, когда вы отвезете его домой, им должен заняться специалист. Вы не скажете, кто его лечит?
– Да, сэр. Мистер Брейли-Рейнольдс. Он им всегда занимается.
Я выпрямился, словно меня ударили. Фамилия эта была точно трубный звук, донесшийся из моих студенческих дней. В любом разговоре о лошадях рано или поздно речь заходила о Брейли-Рейнольдсе. И я представил себе, как это светило рассматривает дело моих рук. «Кто, вы сказали, накладывал эти швы? Хэрриот?.. Хэрриот?..»
Снова за работу я принялся с колотящимся сердцем. К счастью, суставная капсула и связки не пострадали – ни капли синовиальной жидкости наружу не просочилось. Я обрабатывал дезинфицирующим раствором все уголки раны, пока землю вокруг меня не усеяли ватные тампоны, будто пороша. Затем я распылил йодоформ и скрепил волокна фиброзного слоя. Теперь передо мной стояла задача так сшить кожу, чтобы никаких заметных следов повреждения не осталось. Я выбрал шелк потоньше и самую маленькую иглу, присел на корточки и начал сшивать.
Занимался я этим добрый час: тщательно совмещал лоскутки кожи и скреплял их бесчисленными крохотными швами. Есть особая прелесть в том, чтобы привести рваную рану в полный порядок, и я всегда занимался этим с большим тщанием, даже когда через мое плечо не наклонялся воображаемый Брейли-Рейнольдс. Когда я наконец распрямился, то с большим трудом, медленно, точно старик, разгибая затекшую спину и шею. Колени у меня дрожали. Я посмотрел на старшего конюха, толком не соображая, кто это. Он улыбался.
– Ну, вы постарались, сэр! – сказал он. – Колено прямо как новое. Большое вам спасибо – он у меня особый, и не потому только, что резвый, а потому, что добрый! – И он похлопал трехлетка по крупу.
– Ну, надеюсь, все обойдется, – сказал я, доставая марлевый бинт и эластичный. – Я сейчас забинтую колено стерильным бинтом, а вы сверху можете наложить обычную эластичную повязку. Сейчас сделаю ему противостолбнячный укол, и все.
Я складывал инструменты в машину, когда рядом со мной возник старший конюх.
– Вы на лошадей ставите?
– Нет. – Я засмеялся. – Практически никогда. Я ничего в этом не понимаю.
– Не важно. – Он посмотрел по сторонам и понизил голос. – На сегодня я вам подскажу. Кемаль в первом заезде. Он один из наших и придет первым. Вы на нем хорошо подзаработаете.
– Ну, спасибо. Все-таки мне будет чем заняться. Поставлю полкроны.
Лицо низенького конюха брезгливо скривилось.
– Да нет. Пять фунтов ставьте. Верняк. Голову прозакладываю. Только помалкивайте, а пятерку поставьте! – Он быстро удалился.
Не знаю, какое на меня нашло безумие, но к тому времени, когда я добрался до Дарроуби, решение было принято: я последую его совету. Было что-то гипнотическое в хриплом шепоте и в абсолютной уверенности, светившейся в черных глазах-камешках. Он хотел оказать мне услугу. Я заметил, как он посматривал на мой старый пиджак и мятые брюки, такие непохожие на щегольские костюмы ветеринаров, лечащих скаковых лошадей. Наверное, он подумал, что лишние деньги мне не повредят.
Я заехал в банк и взял пять фунтов – в то время примерно половину моих капиталов. Быстро съездил по оставшимся вызовам, еще быстрее пообедал и облачился в мой лучший костюм. До половины третьего, когда начнется первый заезд, у меня было вполне достаточно времени доехать до ипподрома, представиться администрации и поставить свою пятерку на Кемаля.
Телефон зазвонил, когда я уже шел к двери. Мистер Сидлоу. У его коровы понос, и ею надо заняться безотлагательно. Естественно, подумал я мрачно, в миг радостного предвкушения преследующий меня рок протянул костлявые пальцы и сцапал меня. Днем в субботу. Тоже естественно. Но потом я ободрился. От фермы до Бротона рукой подать, корова с расстройством желудка много времени не займет, и я успею на ипподром.
Моя элегантная внешность, едва я вылез из машины, вызвала косой дождь взглядов собравшегося семейства, а плотно сжатые губы и прямая спина мистера Сидлоу свидетельствовали, что он готов мужественно выдержать еще один мой визит.
Когда мы вошли в коровник, по моему телу разлилось онемение. Оно нарастало по мере того, как мистер Сидлоу объяснял, как он боролся со все чаще повторяющейся диареей этой коровы в течение нескольких месяцев: начал с того, что подмешивал толченую яичную скорлупу в жидкую овсянку, и постепенно добрался до самого сильного своего средства, медного купороса с настоем из одуванчиков, но все тщетно. Я его не слушал, потому что с одного взгляда было ясно, что у коровы паратуберкулезный энтерит.
Стопроцентной уверенности, конечно, быть не могло, но ужасающая худоба, особенно в крестце, и струйка пузырящейся вонючей жижи, прыснувшая из-под ее хвоста, когда я подходил к ней, были классическими симптомами. Инстинктивно я ухватил ее за хвост и ввел термометр в задний проход. Температура меня интересовала не очень, но так я получал пару минут на размышление.
Да только на сей раз я получил передышки не больше пяти секунд, потому что термометр внезапно вырвался из моих пальцев. Какое-то движение коровьих внутренностей всосало его в задний проход целиком. Я пошарил пальцами за сфинктером – ничего. Я ввел кисть целиком – и тоже без успеха. Ощущая нарастающую панику, я засучил рукав, но и более глубокие розыски результата не дали.
