Зигфрид не утратил хладнокровия. В последний момент он свернул вправо вместе с «бьюиком», и обе машины, ревя, понеслись бок о бок по подъездной дороге. Мистер Хинчклиф смотрел на меня выпученными глазами с очень близкого расстояния. Фермер остановился во дворе, но мы унеслись за дом, так как ничего другого нам не оставалось.
К счастью, дом можно было объехать кругом, и мы выехали из-за угла позади мистера Хинчклифа, который заглядывал за другой угол, чтобы выяснить, куда мы отправились. Фермер повернулся на каблуках в полном ошеломлении и с разинутым ртом следил, как мы проезжаем мимо. Но Зигфрид, сохраняя апломб до конца, вежливо кивнул и помахал рукой, прежде чем свернуть на подъездную дорогу.
Перед тем как мы выехали на шоссе, я оглянулся на мистера Хинчклифа. Он смотрел нам вслед, и в его позе была некоторая окостенелость, которая напомнила мне того пастуха с овцами.
С шоссе Зигфрид аккуратно съехал на площадку для отдыха и остановился. Несколько секунд он смотрел прямо перед собой, храня молчание. И я понял, что у него не совсем получается принять свой исполненный терпения вид. Но когда он наконец повернулся ко мне, его лицо преобразилось и почти излучало святость.
Я впился ногтями в ладони, а он ласково мне улыбнулся.
– Право, Джеймс, – сказал он, – я не понимаю вашей скрытности. Бог знает сколько времени ваша машина находится в таком состоянии, а вы и словом не обмолвились. – Он поднял палец, и терпеливое выражение сменилось на огорченное. – Неужели вы не понимаете, что мы могли бы погибнуть? Нет, право же, вам следовало сказать мне!
Схватка с немецким догом
Казалось бы, миллионеру нет смысла заполнять купоны футбольного тотализатора, но в жизни Гаролда Денема этому занятию отводилось одно из главных мест. И оно скрепило наше знакомство, так как Гаролд, несмотря на любовь ко всяческим тотализаторам, в футболе не смыслил ровно ничего, ни разу не побывал ни на одном матче и не мог бы назвать ни единого игрока высшей лиги. Вот почему, когда он обнаружил, что я со знанием дела рассуждаю об играх даже самых захудалых команд, уважение, с которым он всегда ко мне относился, превратилось в почтительное благоговение.
Познакомили нас, разумеется, его любимцы и питомцы. У него было множество всевозможных собак, кошек, кроликов, птичек и золотых рыбок, а потому я, естественно, стал частым гостем на пыльной вилле, викторианские башенки которой, встававшие над зеленью парка, были видны из самых разных мест в окрестностях Дарроуби. Вначале мои визиты словно бы носили самый обычный характер – то фокстерьер поранил лапу, то старую серую кошку беспокоил ее ринит, – но затем меня стали одолевать сомнения. Слишком уж часто он вызывал меня по средам, когда подходил срок отсылки купонов, а недомогание очередного четвероногого или пернатого оказывалось настолько пустяковым, что у меня волей-неволей возникло подозрение, не находится ли животное в полном здравии и не нуждается ли Гаролд в консультации для своих ответов.
В тот день, о котором пойдет речь, он попросил меня посмотреть суку немецкого дога, которая только что ощенилась и выглядела не очень хорошо. Случилось это не в среду, а потому я решил, что с ней, пожалуй, действительно приключилось что-нибудь серьезное, и поспешил туда. Гаролд, как обычно, заговорил со мной на любимую тему – у него был чрезвычайно приятный голос, звучный, выразительный, неторопливый, как у проповедующего епископа, и я в сотый раз подумал, что названия футбольных команд, произносимые словно с церковной кафедры под аккорды органа, производят удивительно комичное впечатление.
– Не могу ли я попросить у вас совета, мистер Хэрриот? – начал он, когда мы прошли через кухню в длинный, плохо освещенный коридор. – Я пытаюсь решить, кого следует прогнозировать как победителя: «Сандерленд» или «Астон-Виллу»?
Я остановился и изобразил глубокую задумчивость, а Гаролд уставился на меня в тревожном ожидании.
– Как бы вам сказать, мистер Денем, – произнес я внушительно. – «Сандерленд» имеет хорошие шансы, но мне из верных источников известно, что тетушка Рейча Картера прихворнула, и это может оказать влияние на его игру в субботу.
Гаролд уныло закивал головой, потом поглядел на меня внимательнее и захохотал:
– Мистер Хэрриот, мистер Хэрриот, вы опять надо мной подшучиваете! – Он пожал мой локоть и пошел дальше, басисто посмеиваясь.
Покружив по настоящему лабиринту темных, затянутых паутиной коридоров, мы наконец добрались до маленькой охотничьей комнаты, где на низеньком деревянном помосте лежала моя пациентка. Я тотчас узнал в ней могучего немецкого дога, которого видел несколько раз во дворе во время моих предыдущих визитов. Лечить мне ее еще не приходилось, но ее присутствие здесь нанесло смертельный удар одной из моих новейших теорий – что больших собак в больших особняках не встретишь. Сколько раз я наблюдал, как из крохотных домишек на задних улицах Дарроуби пулей вылетают бульмастифы, немецкие овчарки и бобтейлы, волоча на поводке своих беспомощных владельцев, тогда как в парадных гостиных и в садах богатых особняков мне встречались только самые мелкие из терьеров. Но, конечно, Гаролд во всем был оригиналом.
Он погладил суку по голове:
– Она ощенилась вчера, и выделения у нее подозрительно темные. Ест она хорошо, но все-таки мне бы хотелось, чтобы вы ее осмотрели.
Доги, как большинство крупных собак, обычно отличаются флегматичностью, и, пока я измерял ей температуру, сука даже не пошевелилась. Она лежала на боку и блаженно прислушивалась к писку своих слепых щенят, которые влезали друг на друга, добираясь до набухших сосков.
– Да, температура у нее немного повышенная и выделения действительно нехорошие. – Я осторожно ощупал длинную впадину на боку. – Не думаю, чтобы там остался щенок, но все-таки лучше проверить. Не могли бы вы принести мне теплой воды, мыло и полотенце?
Когда дверь за Гаролдом закрылась, я лениво оглядел охотничью. Она была немногим больше чулана и, вопреки названию, в ней никакого охотничьего снаряжения и оружия не хранилось, так как Гаролд принципиально не признавал охоты. В стеклянных шкафах покоились только старые переплетенные комплекты журналов «Блэквудс мэгэзин» и «Кантри лайф». Я простоял так минут десять, недоумевая, куда пропал Гаролд, а потом повернулся и начал рассматривать старинную гравюру на стене. Естественно, она изображала охоту, и я задумался над тем, почему на них так часто изображены лошади, переносящиеся через ручей, и почему у этих лошадей обязательно такие невозможно длинные ноги, как вдруг позади меня послышался легкий рык – утробный рокот, негромкий, но угрожающий.
Я оглянулся и увидел, что сука очень медленно поднимается со своего ложа – не так, как обычно встают собаки, но словно ее поднимают на невидимых стропах, перекинутых через блоки в потолке: ноги выпрямлялись почти незаметно, тело было напряжено, шерсть вздыбилась. Все это время она не сводила с меня немигающего свирепого взгляда, и впервые в жизни я понял смысл выражения «горящие глаза». Нечто похожее мне прежде довелось увидеть только однажды – на потрепанной обложке «Собаки Баскервилей». Тогда я подумал, что художник безбожно нафантазировал, но вот теперь на меня были устремлены два глаза, пылающие точно таким же желтым огнем.
