«В конце тропинки я вижу большой камень и протягиваю к нему руку, только она кажется мне чужой рукой». Эда обернулась. Так и есть. Каменная глыба почти в ее рост сторожила вход в пещеру. «Камень раскалывается надвое, а внутри…»
– Привет.
Эда подняла глаза. На ветке над ней сидел мальчуган.
– Привет, – повторил он на селини. Тонкий, нежный голосок. – Ты пришла поиграть со мной?
– Я пришла к Лесной хозяйке, – сказала Эда. – Не позовешь ли ее, дитя?
Мальчик мелодично рассмеялся и пропал в мгновение ока.
Что-то толкнуло Эду обернуться к пруду. При виде всколыхнувшейся глади на затылке у нее проступил пот.
Когда над водой показалась голова, Эда перевела дыхание. На берег вышла женщина: нагая, с глазами как ягоды терна.
– Эдаз дю Зала ак-Нара, – кивнула, выходя на поляну, Калайба. – Сколько лет прошло!
Инисская ведьма. Лесная хозяйка. Голос ее был глубоким и чистым, как ее пруд, с непривычным выговором. Похоже, но немного иначе говорили в Инисе северяне.
– Калайба, – отозвалась Эда.
– Последний раз я видела тебя не старше шести. А теперь ты взрослая женщина, – заметила Калайба. – Как летит время. Легко забыть о нем, когда годы не оставляют следа на твоем теле.
Эда теперь явственно вспомнила это лицо с высокими скулами и полной верхней губой. Загорелая кожа, длинные, стройные ноги и руки. Темно-рыжие волосы волнами спадали на грудь. Никто, глядя на эту женщину, не дал бы ей больше двадцати пяти. Красавица, хотя была в ней и та жесткая худоба, которую Эда отметила в собственном отражении.
– Последней меня навещала одна из ваших сестер: приходила за моей головой, потому что Мита Йеданья вздумала наказать меня за чужое преступление. Должно быть, и ты пришла за тем же, – рассуждала Калайба. – Я бы посоветовала тебе даже не пытаться, да только сестры обители, пока меня с ними не было, стали слишком горды.
– Я не собираюсь тебе вредить.
– Зачем же ты пришла, миленькая волшебница?
– За знанием.
Калайба застыла с каменным лицом. Вода струилась по ее животу и бедрам.
– Я только что вернулась из Иниса, – пояснила Эда. – Прошлая настоятельница посылала меня служить их королеве. В Аскалоне я наслушалась о могуществе Лесной хозяйки.
– Лесная хозяйка… – Калайба прикрыла глаза и вздохнула, как будто уловив сочный аромат этого имени. – Ох, давно, очень давно меня так не называли.
– В Инисе до сих пор боятся тебя и почитают.
– Неудивительно. Странное дело, я редко бывала в дебрях даже в детстве, – сказала ведьма. – Селяне обходили тот лес из страха передо мной, а я по многу лет не навещала родных дебрей. Они слишком долго не догадывались, что мой дом там, где растет боярышник.
– Люди страшатся дебрей, помня о тебе. Через чащу ведет всего одна дорога, и те, кто по ней проходит, рассказывают потом об огоньках мертвецов и жутких воплях. Надо думать, там сохранились остатки твоей магии?
Калайба усмехнулась.
– Мита Йеданья отозвала меня в Лазию, но я рада буду предложить свой меч более могущественной волшебнице. – Эда шагнула к Калайбе. – Я предлагаю стать твоей ученицей, Хозяйка. Хочу узнать всю правду о магии.
Она сама слышала трепет в своем голосе. Если сумела без малого десять лет дурачить инисский двор, обведет вокруг пальца и ведьму.
– Мне это лестно, – сказала Калайба, – но ты, конечно, могла бы узнать правду и от настоятельницы.
– Мита Йеданья – не то что ее предшественница. Ее взгляд обращен во внутрь, – сказала Эда. – А мой – нет.
Это, во всяком случае, было правдой.
– Сестра, которая видит дальше собственного носа? Диковинка реже серебряного меда, скажу я тебе, – съязвила Калайба. – А тебя не пугают сказки, которые обо мне рассказывают у меня на родине, Эдаз ак-Нара? В них я – похитительница детей, злая карга, убийца. Пугало древних легенд.
– Страшилки, чтобы дети смирно сидели дома. Непонятное меня не пугает.
– А с чего ты взяла, что достойна силы, которой я владею столько веков?
– Недостойна, госпожа, – ответила Эда. – Но под твоим руководством, быть может, стану достойной. Если ты удостоишь меня своей мудрости.
Калайба поразмыслила, оценивая ее, как волк – ягненка.
– Скажи мне, – попросила она, – как там Сабран?
Эда едва не вздрогнула от того, как прозвучало у нее это имя: так произносят имена очень близких людей.
– Королева Иниса благополучна.
– Ты просишь правды, а на устах у тебя ложь.
Эда всмотрелась в ее лицо, отмеченное теперь проницательной усмешкой. Лицо – книга, написанная на забытом, непонятном языке.
– Королева Иниса в опасности, – призналась она.
– Уже лучше. – Калайба склонила голову к плечу. – Если предложение твое искренне, будь любезна, отложи свое оружие. Когда я жила в Иниске, гость, вступая на порог с оружием, наносил хозяину серьезное оскорбление. – Ее взгляд скользнул по арке с шипами. – Тем более – за порог.
– Прости. Я не хотела тебя оскорбить.
Калайба ответила непроницаемым взглядом. Эда с чувством, что подписывает себе смертный приговор, сложила свое оружие на траву.
– Вот так. Теперь ты мне доверилась, – едва ли не с нежностью проговорила Калайба. – И я в ответ не причиню тебе вреда.
– Благодарю, госпожа.
Они еще постояли лицом к лицу, разделенные половиной поляны.
У Калайбы не было никаких причин для откровенности. Эда это понимала – понимала и ведьма.
– Ты сказала, что хочешь правды, но правда сплетается из множества нитей, – промолвила она. – Тебе известно, что я владею магией – сиденом, как и ты, – вернее, владела, пока старая настоятельница не отказала мне в плодах апельсинового дерева. Все потому, что Мита Йеданья уверила ее, будто я отравила родившую тебя мать. – Ведьма усмехнулась. – Как будто я могла унизиться до отравления.
Стало быть, ее изгнание – дело рук Миты. Последняя настоятельница была добра, но легко поддавалась влиянию приближенных, и в том числе – своей мунгуны.
– Я от первой крови. Я, первая и последняя, вкусила ягоду боярышника, и он даровал мне вечную жизнь. Но конечно, – добавила Калайба, – ты пришла не любопытствовать о моем сидене, ведь сиден тебе хорошо известен. Ты хочешь знать, в чем источник другой моей силы – той, что не понятна никому из сестер. Силы снов и иллюзий. Силы Аскалона, моего гильдестеррона.
Звезда Войны. Поэтическое наименование меча. Эда встречала это выражение и прежде, в инисских молитвенниках, но теперь слово задело в ней некую струну, и та отозвалась пониманием, как музыкальной нотой.
«Огонь восходит из земли, свет нисходит с неба».
