– Тусто сказал, ты хотела отведать солнечного вина, сестра.
– Да. – Эда указала ему на тумбочку. – Оставь здесь. И еще, будь добр, открой дверь.
Он, как и ожидалось, занес ей вино по пути к настоятельнице. Вся ее слабая надежда была на то, что он поступит, как ей было надо.
Слуга поставил поднос. Эда невозмутимо перевернула книжную страницу. Едва он пошаркал к балконной двери, она вытащила из рукава мешочек с сонным корнем и проворно высыпала порошок в одну из чашек. К тому времени как мужчина обернулся, она уже держала другую чашку в руке, а мешочек успела спрятать. Он взял поднос и вышел.
Ворвавшийся в окно сквозняк задул светильник. Эда оделась в дорожное платье и сапоги, в которых еще остался песок Бурлы. Настоятельница должна была уже допить отравленное вино.
Единственный не убранный в дорожный мешок нож она спрятала в ножны на бедре. Уверившись, что за дверью никого, надвинула на глаза капюшон и слилась с темнотой.
Настоятельница спала в верхней комнате, у самого гребня водопада: отсюда ей бывали видны разгоравшиеся над Долиной Крови рассветы. Эда задержалась у сводчатой арки. Дверь за ней охраняли две красные девы.
Теперь ей предстояла хитрая проделка. В обители этому древнему искусству больше не учили. Йонду называла его «растопкой». Засветить самый маленький огонек, какой только возможен в живом теле, – только-только чтобы прервать дыхание. Тут требовалась ловкость рук.
Легчайшим движением пальцев Эда зажгла по свечке в каждой из женщин.
Давным-давно ни одна сестра не обращалась против своих. Сухой жар в горле застал дев врасплох. Изо рта и ноздрей у каждой потекли струйки дыма, выпустили черные щупальца, пронизавшие разум и поглотившие чувства. Эда беззвучно прошла мимо осевших наземь сестер, прислушалась у двери. Все тихо.
В комнате в щели штор пробивались иголочки лунного света. Эда остановилась в глубокой тени.
Настоятельница лежала в постели за занавесями балдахина. Чашка стояла рядом. Эда с глухо бьющимся сердцем подкралась ближе, заглянула внутрь.
Пустая.
Взгляд ее скользнул на спящую. На самом кончике завитка упавших на глаза волос дрожала капелька пота.
Она не сразу нашла жемчужину. Настоятельница вмазала ее в мягкую глину и подвесила на шнурке на шею.
– Ты меня за дуру принимаешь.
Холод пронзил Эду, как воткнувшееся в живот копье. Настоятельница перевернулась на спину:
– Я так и чувствовала, что не стоит сегодня пить вино. Мать подсказала. – Она накрыла жемчужину ладонью, сжала пальцы. – Полагаю, этот… бунт – не твоя вина. Инис не мог не отравить тебя.
Эда скрипнула зубами.
– Ты задумала вернуться туда. Защищать самозванку, – продолжала настоятельница. – В тебе говорит кровь твоей матери. Зала вечно готова была растрачивать наши небесконечные силы на защиту всего рода человеческого. Она нашептывала прежней настоятельнице, что мы должны защищать все престолы – даже Восток, где поклоняются морским змеям. Где их объявили богами! Точно как требовал от нас Безымянный. О да… Зала и их готова была защищать.
Что-то в ее голосе поразило Эду. Ненависть?
– Мать любила Юг, – продолжала настоятельница. – Она спасала от Безымянного страны Юга, и я клялась защищать Юг во имя ее. Зала же добивалась, чтобы мы раскрыли объятия всему миру – и тем самым подставили живот его мечам.
«Все потому, что Мита Йеданья убедила ее, что я отравила твою родительницу, – с насмешливой улыбкой проговорила Калайба. – Как будто я могла унизиться до отравления!»
Мита изгнала ведьму и не допускала ее возвращения. Да, так просто свалить все на чужачку…
– Залу убила не ведьма… – Эда сжала в руке рукоять ножа. – А ты!
Ее до костей пробрал холод. Настоятельница подняла брови:
– Что тебе в голову пришло, Эдаз?
– Тебе ненавистно было желание Залы защищать весь мир, а не только Юг. Тебе ненавистно было ее влияние. Ты знала, что оно еще усилится, когда Залу назовут настоятельницей.
Всю кожу у нее стянуло мурашками.
– Чтобы удержать власть над обителью… тебе пришлось от нее избавиться.
– Я это сделала ради Матери.
Признание, прямолинейное, как она сама.
– Убийца, – прошептала Эда. – Ты убила сестру.
Медовые сладости. Теплые объятия. Смутные воспоминания о Зале нахлынули на нее, и под веками стало горячо.
– Чтобы сберечь сестер и обеспечить Югу необходимую защиту, я была готова на все. – Настоятельница села, испустив усталый вздох. – Я подарила ей тихую смерть. Почти все сами обвинили Калайбу – я и рта не успела раскрыть. Ее присутствие здесь было оскорблением Матери: она любила Обманщика, она выковала для него меч. Она – проклятье обители.
Эда ее почти не слышала. Впервые в жизни она ощутила в крови драконий огонь. Ярость разгоралась под ложечкой, и рев ее пламени заглушал все звуки.
– Жемчужина. Отдай ее, и я уйду с миром, – словно издалека услышала она собственный голос. – С ее помощью я найду Аскалон. Позволь мне закончить начатое Йонду, сохранить единство стран Добродетели, и я промолчу о твоем преступлении.
– Кто-то получит жемчужину, – услышала она в ответ, – но не ты!
Уклониться от стремительного, змеиного выпада было невозможно. Белый взблеск хлестнул ее по горлу. Эда отшатнулась, зажимая густую струю хлынувшей крови.
Настоятельница сорвала вспоротую ударом занавесь. Клинок в ее руке окрасился алым.
– Она не ответит другому до моей смерти. – Эда взглянула на свои окровавленные пальцы. – Ты убьешь дочь, как убила родительницу?
– Я не отдам дара Матери в руки, готовые так просто его выбросить, – холодно ответила Мита. – Жемчужина останется под ее костями, пока народам Юга угрожает Безымянный. Ее силы не растратят на бессмысленную защиту западной самозванки.
Она плавным движением подняла нож – как поднимается мелодия в песне.
– Нет, Эдаз, не будет этого.
Эда взглянула в ее полные решимости глаза. Сомкнула пальцы на рукояти клинка:
– Мы обе служим Матери, Мита. Посмотрим, кого из нас она предпочтет.
Лунный свет едва пробивался сквозь густые кроны. Лот беспокойно мерил шагами поляну, утирал пот рукавом, дрожал, как в лихорадке.
Ихневмон вывел его сюда через лабиринт коридоров. Лот и понять не успел, что его спасают, как уже дышал густым воздухом леса. Понемногу отходило действие зелья, которым его подпаивали.
Сейчас ихневмон лежал, свернувшись на валуне, уставив взгляд на устье пещеры. Лот застегнул на нем вынесенное из обители седло. К нему были заранее привязаны матерчатые мешки и дорожные фляги.
– Где же она?
