Его не услышали. Лот утер верхнюю губу и забормотал молитву, обращенную к рыцарю Доблести.
Еще помнил. Этого из него не выкурили: Святой всегда с ним, в сердце. Тусто предупредил, что драться бесполезно, поэтому Лот молился и ждал спасения. Оно пришло в облике женщины, которую он знал как Эду Дариан.
Она вернет его в Инис. Лот верил в нее, как верил в рыцаря Верности.
Ихневмон поднялся наконец, заворчал. Спрыгнул в борозду между древесными корнями и вернулся с измученной Эдой. Она обнимала его за шею, а на плече несла еще один мешок. Лот кинулся к ней:
– Эда!
На ее коже блестела кровь и пот, волосы облепили плечи.
– Лот, – сказала она, – надо сейчас же уходить.
– Посади ее на меня, инисский мужчина.
Низкий голос до полусмерти перепугал Лота. А когда он понял, кто говорит, то разинул рот:
– Ты разговариваешь!
– Да. – Волчьи глаза ихневмона уперлись в Эду. – У тебя кровь.
– Перестанет. Надо уходить.
– Очень скоро сестры обители пойдут за тобой. Кони медлительны. Глупы. Никто не догонит ихневмона, кроме другого ихневмона.
Она зарылась лицом в его шерсть:
– Они убьют тебя, если поймают. Останься здесь, Аралак. Пожалуйста.
– Нет. – Он дернул ухом. – Куда ты, туда и я.
Ихневмон подогнул передние лапы. Эда подняла взгляд на Лота.
– Лот, – спросила она, – ты мне еще веришь?
Он сглотнул.
– Не знаю, верю ли той, кто ты есть, – признался он, – но той, кем была, верю.
– Тогда уезжай со мной… – она накрыла ладонью его щеку, – и, если я потеряю сознание, держи на северо-запад, к Корвугару. – От ее пальцев у него на щеке остался кровавый след. – Любой ценой, Лот, сбереги от них это. Даже если меня придется бросить.
Она сжимала в руке подвеску со шнурком. Круглую белую жемчужину.
– Что это? – пробормотал Лот.
Эда только мотнула головой.
Лот, собравшись с силами, поднял ее в седло. Влез сам, обнял Эду за плечи и прижал ее к груди, другой рукой цепляясь за ихневмона.
– Держись за меня, – шепнул он ей в ухо. – Я дотяну нас до Корвугара. Ты же меня вытянула.
47
Юг
Аралак несся сквозь чащу. Лот полагал, что знаком с его бегом после Веретенного хребта, но теперь ему оставалось только держаться: ихневмон перелетал через сплетения корней, скользил между деревьями и брошенным камешком скакал по воде, ни разу не замедлив бега.
Когда Аралак, вырвавшись из гущи леса, помчал их на север, Лот задремал. Сновидения перенесли его сперва в проклятые подземелья Искалина, где остался Кит, а потом еще дальше, в свое поместье, в комнату с картами, где домашний учитель рассказывал Лоту и сидевшей рядом Маргрет об истории Лазии. Маргрет всегда была прилежной ученицей и хотела все узнать о своей древней южной прародине.
Лот уже не чаял снова увидеть сестру. Но теперь, пожалуй, надежда вернулась.
Вставало и садилось солнце, лапы мягко стучали по земле. Он проснулся оттого, что ихневмон вдруг встал.
Лот протер запорошенные песком глаза. Далеко перед ними протянулось озеро – сапфировый мазок под небесами. На мелком месте купались слоны. За озером поднимались скалистые пики, часовые Нзены – сплошь из красно-бурой спекшейся глины. Величайшая из этих вершин, гора Диндару, отличалась почти безупречной симметрией.
К полудню они достигли ее предгорий. Аралак по крутой тропе поднимался к ближайшему пику. Когда от подъема задрожали мышцы бедер, Лот решился взглянуть вниз.
Перед ними лежала Нзена. Столица Лазии, как в колыбели, устроилась меж Господних Клинков, в окружении отвесных стен из песчаника. Горы – круче и выше их мир не знал – застилали тенью ее улицы. Мимо города протянулась большая дорога – несомненно, торговый путь в Эрсир.
Между рядами финиковых пальм и высоких можжевельников блестели городские улицы. Лот высмотрел нзенскую Золотую библиотеку: песчаник для нее брали из развалин Юкалы, связанной с храмом Сновидца пешеходной тропой. Над всеми зданиями возвышался дворец Великого Онйеню, где жила верховная правительница Кагудо с семьей. Река Лас двумя рукавами обнимала его священный сад.
Аралак вынюхал в скалах расщелину, где можно было укрыться от непогоды.
– Зачем мы остановились? – Лот утер потное лицо. – Эда велела спешить прямо в Корвугар.
Аралак подогнул передние лапы, чтобы Лоту удобнее было слезть.
– Ее порезали клинком, смазанным слюной ледяной пиявки. Эта слюна не дает свернуться крови, – сказал он. – В Нзене найдется лекарство.
Лот снял Эду с седла.
– Сколько тебя ждать?
Ихневмон не ответил. Лизнул Эду в лоб и скрылся.
Когда Эда всплыла из мира теней, солнце уже садилось. Голова у нее была как трижды перемешанный котел с варевом. Она смутно сознавала, что находится в пещере, но как сюда попала – не помнила.
Рука первым делом дернулась к ключицам. Нащупав между ними отливную жемчужину, она снова задышала.
Возвращение жемчужины обошлось Эде дорого. Она запомнила сталь клинка и жжение покрывавшей его мерзости, прежде чем удалось дотянуться до сокровища. Полыхавшие на пальцах огни подожгли настоятельнице постель, но Эда уже перевалилась через балюстраду балкона. Она мягко, по-кошачьи, упала на карниз перед кухней. К счастью, там оказалось пусто, некому было задержать беглянку. Из последних сил она дотащилась к Лоту с Аралаком.
Мита за то, что сделала с Залой, заслуживала жестокой смерти, но Эда не хотела ее казнить. Она не опустится до убийства сестры.
Горячий язык смахнул упавшую на лоб прядь. Эда увидела перед своим носом морду Аралака.
– Где? – хрипло выдавила она.
– В Господних Клинках.
– Нет! – Она села, проглотив стон от боли под ложечкой. – Ты медлишь. Дурень треклятый. Красные девы…
– А иначе ты бы до смерти истекла кровью. – Аралак носом указал на припарку у нее на животе. – Ты нам не сказала, что настоятельница отравила клинок.
– Я и не знала.
А следовало знать. Настоятельница добивалась ее смерти, но сама убить не могла – боялась навлечь подозрения. Лучше было изнурить Эду потерей крови, а потом рассказать красным девам, что новообретенная сестра оказалась предательницей, и приказать ее убить. У самой Миты руки остались бы чистыми.
Эда приподняла припарку. Рана болела, но кашица из цветов сабры уже вытянула из нее яд.
– Аралак, – заговорила она, переходя на инисский, – ты знаешь, как охотятся красные девы. – Рядом с Лотом на язык сами шли слова его речи. – Задерживаться нельзя было ни ради чего.
