Как жалко это прозвучало. Какое себялюбие и глупость. Она рассказывала об этом Наиматун, и дракана ее поняла. Теперь же Тани раздавил стыд.
– Мне почудилось в нем послание. Знак богов. – Она едва могла говорить. – Мне слишком везло. Всю жизнь великий Квирики был ко мне слишком добр. Я каждый день ждала, что его благосклонность иссякнет. Когда появился чужак, поняла, что это время пришло. Но я оказалась не готова. Я должна была… оторвать его от себя. Спрятать его, пока я не добьюсь того, чего хотела.
Она ничего не видела, кроме собственных рук с обкусанными до мяса ногтями, со светлыми пятнышками шрамов.
– Великий Квирики к тебе действительно благоволил, госпожа Тани, – едва ли не с жалостью ответила правительница. – И сделай ты в ту ночь иной выбор, его благосклонность осталась бы с тобой.
Птица за окном: ик-ик-ик… Безутешный ребенок.
– Суза была невиновна, достойная правительница, – тихо сказала Тани. – Я ее заставила мне помочь.
– Нет. Мы допросили часового, которого она убедила открыть им вход на Орисиму. Ее соучастие было добровольным. Верность тебе она ставила выше Сейки. – Правительница выдохнула через нос. – Мне известно, что дракана просила ее помиловать. К сожалению, я узнала об этом слишком поздно.
– Наиматун, – прошептала Тани. – Где она?
– Это приводит меня ко второму, еще более серьезному делу. Перед рассветом в Гинурской бухте высадились охотники.
– Охотники?
– Из флота Тигрового Глаза. Великую Наиматун из Глубоких Снегов… захватили.
Тани почудилось, что у нее крошатся кости. Она слышала собственное дыхание, громкое, как шум бури.
– Стража Бурного Моря сделает все возможное для ее спасения, но нашим богам редко удается избежать бойни, ожидающей их в Кавонтае. – Правительница на миг стиснула зубы. – Мне больно говорить это, однако, скорее всего, великая Наиматун для нас потеряна.
Живот наполнился ядом. Тани не хотела представлять, как страдает теперь Наиматун. От этой невыносимой мысли все плыло перед глазами и дрожали губы.
Она обречена, и ничего не осталось. Терять больше некого. Хорошо бы напоследок унести с собой часть порчи, поселившейся в Сейки.
– Был еще один соучастник, – тихо сказала Тани. – Рооз. Врач с Орисимы. Он вымогатель. Угрожал меня выдать. Велел добыть ему для работы драконью чешую и кровь. В нем нет ни крупицы совести. – Глазам было горячо. – Он, верно, помогал им захватить великую Наиматун. Пусть он больше не вредит драконам. Пусть предстанет перед правосудием.
Правительница какое-то время вглядывалась в нее.
– Рооз числится пропавшим, – наконец сказала она. Тани вскинулась. – Он, по словам его друзей, ушел ночью на берег. Мы думаем, что он покинул остров.
Тани стала бить дрожь.
– Я ошиблась. – Больше ей нечего было сказать. – Ужасно ошиблась.
– Да.
Между ними встало молчание.
– По справедливости тебя следовало бы казнить, – сказала правительница. – Из-за твоего самолюбия и жадности мог погибнуть Сейки. Однако из почтения к великой Наиматун и ради того, чем ты могла бы стать, я сегодня буду милосердна. Ты доживешь свои дни на Пуховом острове. Научись там достойно служить великому Квирики.
Тани встала и поклонилась, после чего солдаты увели ее обратно к паланкину. Она ждала от себя, что станет умолять, плакать, просить прощения, но теперь ей было все равно.
32
Юг
На сводчатом потолке играли отблески воды. Воздух был прохладен, но не до мурашек. Все это Лот заметил почти сразу, как очнулся и понял, что раздет донага.
Он лежал на тканом ковре. Справа плескался четырехугольный прудик, а слева в выбитой в скале нише трепетал огонек масляного светильника.
В спину внезапно вцепилась боль. Он перевернулся на живот, стошнил, а потом его накрыло.
Огонь в крови.
Для Иниса это был далекий кошмар. Страшная сказка, чтобы скоротать темную ночь у очага. Теперь Лот знал, с чем столкнулся мир в Горе Веков. И понимал, перед чем запер свои двери Восток.
Самая кровь его превратилась в кипящее масло. Он окунулся в кипящий котел и вопил из его темноты, и она отзывалась воплем. Где-то внутри раскололся улей, и рой злых пчел жалил его внутренности, зажигая их огнем. От жара трескались кости, слезы лавой текли по щекам, и во всем мире у него осталось одно желание – умереть.
Мелькнуло воспоминание. Сквозь багровый туман он понял, что должен добраться до виденного рядом пруда, чтобы залить внутренний огонь. Он начал приподниматься, двигаясь так, словно под ним были горящие угли, но холодная рука осенила его лоб.
– Не надо. – Голос… голос как солнечный свет. – Кто ты?
У него запеклись губы.
– Артелот Исток, – выговорил он. – Прошу, держись подальше. У меня чума.
– Где ты раздобыл железную шкатулку?
– От донматы Маросы. – Его пробрала дрожь. – Прошу…
Он заплакал от страха, но рядом скоро появился кто-то еще, поднес к губам кувшин. Лот выпил.
Второй раз он очнулся в кровати, хотя по-прежнему совершенно голый – и в той же подземной камере, что и прежде.
Он долго не решался шевельнуться. Боли не было, и с рук сошла краснота.
Лот осенил грудь знаком меча. Святой в своей милости счел его достойным пощады.
Он долго лежал неподвижно, ожидая звука шагов или голосов. Наконец поднялся на дрожащие ноги, слабый до головокружения. Кто-то смазал мазью оставленные кокатрисом синяки. Даже память о мучениях иссушала силы, однако, раз какие-то добрые души вылечили и приютили его, надо принять подобающий для встречи с ними вид.
Он окунулся в пруд. Усталые подошвы ног блаженствовали на мозаичном полу.
О том, что было после прибытия в Рауку, Лот ничего не помнил. Смутно привиделся ему рынок, ощущение движения, потом гостиница. А затем пустота.
Он зарос неприятно густой бородой, но ничего похожего на бритву не нашел. Освежившись, Лот встал из воды и натянул халат, оставленный ему у кровати.
Лот вздрогнул, увидев ее. Женщину в зеленом плаще, со светильником в ладони. Кожа ее была темно-коричневой, как и глаза, а волосы вились у лица спиралями.
– Ты должен пойти со мной.
По-инисски она говорила с лазийским выговором. Лот встряхнулся:
– Кто ты, госпожа?
– Кассар ак-Испад приглашает тебя к своему столу.
Стало быть, посланник каким-то образом разыскал его. У Лота было много вопросов, но он не осмелился расспрашивать эту женщину, смотревшую на него спокойным немигающим взглядом.
Он прошел за ней по туннелям, вырубленным в розоватом камне и освещенным, за отсутствием окон, масляными лампадами. Как видно, это и было жилище посланника, хотя оно вовсе не походило на места, которые описывала Эда, вспоминая детство. Ни открытых галерей, ни потрясающего вида на горы Саррас. Только попадались кое-где ниши с бронзовыми статуэтками женщины с мечом и шаром в руках.
