– Да. Смею спросить, что они означают?
– Звонят в честь Дня Выбора, – объяснила сейкинка. – Старшие ученики домов учения закончили курс и переходят в ряды ученых или стражи Бурного Моря.
Стало быть, иноземцы тут ни при чем. Никлайс все еще обливался потом. Он достал платок, утер лицо.
– Здоров ли ты, Рооз? – спросил Муст, прикрывая глаза от солнца.
– Ты же знаешь, как я ненавижу здешнее лето. – Никлайс запихнул платок в карман. – День Выбора проходит каждый год, так? – спросил он у Панаи. – Но я впервые слышу звон.
Теперь колокола сменились барабанным боем. Пьянящие звуки веселого праздника.
– А… – еще шире улыбнулась Паная. – Но сегодняшний День Выбора особенный.
– Вот как?
– Разве не знаешь, Рооз? – хихикнул Муст. – Ты ведь прожил здесь дольше меня.
– Этого Никлайсу могли не сказать, – мягко вступилась Паная. – Видишь ли, Никлайс, после Великой Скорби было решено, что раз в пятьдесят лет несколько сейкинских драконов станут принимать всадников-людей, чтобы мы всегда были готовы сражаться заодно. Тем, кто сегодня избран в стражу Бурного Моря, выпадет этот шанс, и теперь им предстоят водяные испытания, чтобы решить, кто будет всадником.
– Понятно. – Никлайс так заинтересовался, что на время забыл о страхе за Сульярда. – И они на своих конях будут, полагаю, сражаться с пиратами и контрабандистами?
– Не на «конях», Никлайс. Драконы – не лошади.
– Прости, достойная. Неудачно выбрал слово.
Паная кивнула. Ее рука поднялась к висевшей на шее фигурке дракона.
В странах Добродетели подобная вещица была бы уничтожена: там больше не видели разницы между древними драконами Востока и более молодым племенем огнедышащих змеев, ужаснувших когда-то мир. Те и другие считались злом. Дверь на Восток была закрыта так давно, что его обычаи забылись или толковались ошибочно.
Никлайс и сам так думал, пока не попал на Орисиму. В день изгнания из Ментендона он наполовину верил, что уезжает в страну, народ которой в рабстве у созданий, равных злобой Безымянному.
Как ему было страшно в тот день! В Менте каждый ребенок, едва научившийся говорить, знал историю Безымянного. И самого Никлайса милая матушка до слез пугала описаниями отца и главы всех огнедышащих – того, кто, вырвавшись из горы Ужаса, сеял хаос и опустошения, пока рыцарь Галиан Беретнет, спасая человеческий род, не нанес ему тяжелую рану. И тысячу лет спустя его образ населял кошмары.
Прогремевшие по мосту Орисимы подковы оторвали Никлайса от воспоминаний.
Солдаты.
Нутро у него обратилось в воду. Это за ним… но теперь, когда час настал, он вместо страха нашел в себе особую легкость. Если это случится сегодня – пусть так. А не то все равно смерть от рук часовых за игорные долги.
«Святой, – взмолился он, – дай мне не обмочиться перед концом».
Под доспехами солдаты носили красное. Их командир – приглядный собой и ретивый служака – не называл своего имени обитателям Орисимы. Он был на голову выше Никлайса и всегда носил полный доспех.
Спешившись, он зашагал к дому, где жил Никлайс. Начальника окружали часовые, не снимавшие рук с рукоятей мечей.
– Рооз! – Кулак в латной перчатке ударил в дверь. – Рооз, открывай, или я ее выломаю!
– Не нужно ничего ломать, достойный, – окликнул его Муст. – Ученый доктор Рооз здесь.
Тот развернулся на каблуках и, сверкнув темными глазами, направился к ним:
– Рооз.
Никлайс и хотел бы верить, что никто никогда не обращался к нему так пренебрежительно, но это была ложь.
– Можешь звать меня хотя бы и Никлайсом, достойный старший распорядитель, – заговорил он, с трудом натянув на лицо улыбку. – Мы так давно знако…
– Помолчи, – отрезал чиновник. Никлайс захлопнул рот. – Мои часовые нашли причальные ворота открытыми. Рядом видели пиратский корабль. Если кто-то из вас укрывает нарушителей границы или контрабандный товар, признайтесь сразу, и да смилуется над вами дракон.
Паная с Мустом молчали. В душе Никлайса вспыхнула короткая, но яростная битва. В его доме Сульярду негде было спрятаться. Не лучше ли объявить о нем самому?
Решиться он не успел, потому что распорядитель дал знак часовым:
– Обыскать дома.
Никлайс перестал дышать.
На Сейки водилась птица, кричавшая, как начинающий плакать младенец. Для Никлайса она стала мучительным символом всей его орисимской жизни. Писк, так и не переходящий в плач. Ожидание удара, который все медлит. Пока часовые обшаривали дома, эта несчастная птица раскричалась, и, кроме нее, Никлайс ничего не слышал.
Часовые вышли наружу с пустыми руками.
– Здесь никого, – крикнул один.
Все силы Никлайса ушли на то, чтобы не дать подогнуться коленям. Старший распорядитель долго смотрел на него с непроницаемым лицом, затем отошел на соседнюю улицу.
А птица все кричала: ик-ик-ик…
4
Запад
Где-то в Аскалонском дворце черные стрелки на циферблате молочного стекла подползали к полудню.
Зал собраний, где ждали ментцев, был полон: так происходило, когда в Инис являлись иноземные посланники. Распахнутые окна впускали внутрь пахнущий цветочным нектаром ветерок. Но разогнать духоту он был не в силах. Лбы блестели от пота, всюду колыхались перья вееров, и казалось, зал полон порхающих птиц. Эда стояла в толпе с другими личными камеристками, слева от Маргрет Исток. По другую сторону ковра собрались фрейлины. Трюд утт Зидюр поправляла ожерелье. Эда никак не могла понять, отчего бы жителям Запада не отказаться летом от многослойной одежды.
По гулкому залу прошел ропот. Сабран Девятая озирала подданных с высоты своего мраморного трона.
Королева Иниса была копией своей матери, и ее матери, и долгих поколений предков. Необычайное сходство. У нее, как у всех предшественниц, были черные волосы и сияющие зеленые глаза, словно расщеплявшие солнечный свет. Говорили, что, пока живет ее род, Безымянный не воспрянет ото сна.
Сабран холодно окинула подданных взглядом, ни на ком не задерживаясь. Она едва достигла двадцати восьми лет, но в глазах ее скрывалась мудрость женщины много старше.
Сегодня она воплощала собой богатство королев Иниса. Платье из черного атласа, в уважение ментской моды, до талии открывало корсаж, бледный, как ее кожа, и блиставший серебром и мелким жемчугом. Алмазный венец подтверждал ее королевское достоинство.
Трубачи возвестили появление ментцев. Сабран шепнула что-то даме Арбелле Гленн, виконтессе Сют, и та, улыбнувшись, накрыла ее ладонь своей покрытой старческими пятнами рукой.
Первыми вошли знаменосцы. Они несли серебряного лебедя Ментендона на черном поле, с Истинным Мечом между крылами.
