– Я буду молиться, матушка, – выпалила я, будто хотела не ее, а себя в этом убедить, – но разве не это мы делали, когда наступала тьма?!
– Тогда от нас ничего не зависело, – меж бровей матушки пролегла складка, взгляд устремился на икону в углу, – а сейчас зависит. Нельзя уходить. Я не могу дать тебе на это своего благословения. – Никогда раньше я не видела ее такой подавленной и печальной, даже когда она молилась рядом со мной в келье. В те мгновения на лице матушки была надежда, она верила, что я очнусь ото сна.
Я долго пыталась понять, что заставило меня ослушаться и уйти в скит. Страх смерти? Странно, чего бы мне ее бояться, ведь я настолько не нужна миру, что даже матушка отвернулась, не благословив. Как бы поразительно это ни звучало, но ее мнение укрепило мою уверенность, что я делаю все правильно. «Быть может, постоянная молитва спасет нас всех», – думала я тогда. А еще я считала, что скит убережет от верной смерти. Быстрей туда, подальше от стонов и криков, заплаканных глаз и заупокойных молитв…
Мое решение уйти вызвало порицание не только со стороны матушки – ведь я нарушила одно из основных правил – ослушалась настоятельницу.
Я начинала верить в сладкую ложь, которую сама же придумала. Самообман удался на славу.
Предварительно сообщив нескольким сестрам, что ухожу в скит, я собрала нехитрый скарб и двинулась в путь под покровом ночи, когда все разбрелись по своим кельям.
Я пришла на место, когда уже рассвело. Весь первый день ушел на благоустройство нового жилища, на молитву. Я радовалась от того, что выполняла свой долг усердно, не покладая рук, не валилась от усталости, как бывало после обхода домов смертельно больных. Словно новое дыхание пробудилось во мне. Спавшая до этого дня сила проснулась, расправила крылья и понесла меня вперед – к новым обязанностям, которые я принимала благоговейно и с благодарностью. Молитва моя была горяча, самозабвенна, но так продолжалось недолго.
Дни сменялись ночами, рассветы закатами, пение птиц кваканьем лягушек. Молитва на завтрак, обед и ужин. Я потеряла счет дням и часам. Есть ли прок от моих молитв? Доходят ли они до небес? Чувство вины сосало под ложечкой. Первая бессонная ночь. Вторая. Третья. Я молилась, пытаясь заглушить мысли, что хотели сбить меня с праведного пути. Что-то шептало на ухо: «Перестань молиться… Все умерли, а мертвым ты не поможешь!»
В те редкие моменты, когда удавалось уснуть, мне снились кошмары. Небесная твердь лопалась, и черти прыгали с неба прямо в монастырь. Тучи алели кроваво-красными всполохами, изрыгая потоки лавы. Огненные молнии сжигали деревья. Я оказалась в аду. Лужи вокруг вздулись жидким расплавленным металлом и едким зеленым ихором, который вмиг разъедал траву и всех живых существ. Бурлящие лужи подбирались к ногам, кипящий дождь усиливался. Кожа обуглилась, освобождая кровь… Я падала в зловонную, булькающую жижу. Что-то горячее обволакивало ноги, руки, голову. Легкие сгорели и… я проснулась…
Следующей ночью мне опять снился кошмар. Прошло так много лет, а я все помню в мельчайших подробностях. Помню, как исступленно молилась… помню, думала об утоплении всерьез, а еще гневно смотрела на небо, но потом просила прощения и гневалась на себя, пытаясь выбросить дьявольские мысли. Если бы я не пошла обратно в монастырь, то сошла бы с ума. Духу переступить через гордость хватило. Я представляла, как сложу голову перед матушкой, как прильну к ее руке, поцелую крест, прослезюсь, после мы обнимемся, она благословит меня, и по сердцу разольется покой. Все будет как раньше – наш милый огород, квас, хлеб, дойка коз и коров… Я возвращалась в монастырь…
Стоял жаркий день. Солнце ожесточенно палило, когда я вышла из крошечного сруба. Легкие одежды, нежное прикосновение ветра, выбивающего волосы из– под платка, пьянящие ароматы воздуха, наполненного звонкими мелодиями лета: жужжанием пчел и пением птиц. Мир жил сам по себе, и я к нему не имела никакого отношения. Более того, я чувствовала себя лишней на этом празднике жизни. На глаза наворачивались слезы. Стоило мне освободиться от бревенчатых стен, как я сразу ощутила себя безмерно одинокой и ненужной. При взгляде на красоту, что окружала меня, стало страшно. Я стояла на берегу озера, наблюдая, как плещутся рыбы, как прыгают лягушки, и ощущала никчемность своих усилий – мне нечего было предложить миру. Здесь молитва была не нужна, и так все складывалось хорошо. А я, если вмешаюсь, только испорчу идеально созданную картину…
Ничто не напоминало о болезни и смерти – мир словно издевался надо мной. Тем не менее я шла обратно к монастырю, беззвучно роняя слезы, ежась от холодного пота, капли которого скатывались вдоль позвоночника. Монастырь показался сквозь деревья, а вот он уж и во всем величии предстал на невысоком холме. Вон и речка, где я когда-то полоскала белье… И ни одной тучки на небе – небывалый зной… Монастырь все ближе и ближе…
И тут я ощутила неприятный запах. С каждым новым шагом отчетливей чувствовалась вонь. Ноги подкашивались, и не за что было ухватиться. Я рухнула на колени, не в силах идти дальше. Но это была не физическая усталость, а страх, смешанный с горем и отчаянием, с пустотой и липким ужасом, что подступал к горлу. Разразившись рыданием и дрожью, я застыла, рассматривая белые стены монастыря и чувствуя запах зловонной гнили. Что ждало меня внутри?
Из ворот вышел мужчина и, завидев меня, поспешил навстречу. Он бежал со всех ног и махал руками. Остановившись на приличном расстоянии, он крикнул:
– Кем бы ты ни была, уходи, если хочешь жить!
– Я не уйду! – я слышала собственный голос словно со стороны, звучный, глубокий и как никогда решительный.
– В монастыре кто умер, а кто при смерти. Даже я могу оказаться заразным. Откуда ты, сестра?!
– Из этого монастыря, я – сестра Агриппина, была в скиту…
– Возвращайся лучше обратно, помолись за всех нас, этим ты больше поможешь!
– Уже молилась, не помогло! – с этими словами я пошла к мужчине. Он замахал руками.
– Куда идешь, сумасшедшая?! Аль жить тебе надоело?!
– Надоело!
– Христос с тобой! – он крестился, пятясь назад, и в конце концов обратился в бегство.
Сквозь слезы я крикнула, что было мочи:
– Не смей закрывать ворота!
То был первый раз, когда меня испугался человек. Что было тогда в моем взгляде? Безумие? Решимость? Отчаяние? Что-то сильно его напугало. У меня появились новые силы, и плакать я перестала.
Монастырь встретил свежими могилами и горящими свечами. Мужчина стоял посреди двора и смотрел на меня обезумевшим взглядом. Поодаль валялась лопата – недавно он начал копать еще одну могилу.
– Уходи, Христа ради, я не хочу копать и для тебя… Не хочу… – в бессилии он упал на колени, обводя помутненным взором небо.
– Буду копать я. А тебе стоит отдохнуть.
– Нет… нет… – он усиленно замотал головой, а я взяла лопату и принялась за работу. Сопротивлений с его стороны больше не последовало, но я чувствовала взгляд. – Я только хороню, даже заупокойную не могу толком прочесть – читаю-то я по слогам и медленно… Я последний в деревне, понимаешь? Кто посмышленей, те уехали, а я вот, дурак, остался…
