Я боялась расставания с Джоном. Не самого расставания, а того, что за ним последует. Мы были слишком счастливы…
Покинуть общество после того, как я стала одним из его украшений, не так просто. Мама Джона, не доверявшая мне с самого начала, по слухам наняла сыщиков, чтобы выяснить мое истинное происхождение. Однако, что бы они там ни узнали, никаких видимых мне действий с ее стороны не последовало, что одновременно успокаивало и держало в напряжении.
Мы с Джоном были женаты всего шесть месяцев, а я уже думала о побеге из этого маленького рая, судорожно перебирая варианты. Спасение неожиданно пришло само собой. Maman устроила Джона на работу к одному местному фабриканту. Тот владел ткацкими фабриками в Шотландии, Англии, Голландии и собирался открывать очередную в России. По всей вероятности, толчком послужило создание Антанты, но я так до конца и не была уверена, что именно привело фабриканта в столь отдаленную страну, как Российская империя. Для новой фабрики требовался хороший управляющий. Вот Джону и предложили на некоторое время переехать на мою истинную родину. Говоря современным языком, мужа «пропихнули на хорошую должность по блату».
Каким бы замечательным человеком Джон ни был, необходимые качества для управления рабочими, причем иностранными, у него явно отсутствовали. Более того, опыта работы на фабрике у него не было вовсе.
– Но это не беда, – говаривала леди Фрэнсис. – Джон смышленый мальчик и быстро всему научится. И русский язык он тоже выучит… Главное, что будет подальше от hooley gangs и наконец-то возьмется за ум.
Кто-то возражал, предполагая, что близость к Москве развратит его еще больше – замещать охоту на лис охотой на волков и медведей представлялось нежелательным для истинного шотландца. Maman же никого не желала слушать и сама паковала вещи Джона. Что касается меня и моего неприятия Москвы, то ее реакция была вполне ожидаема:
– Согласна с тобой лишь в одном – Россия варварская страна, но теперь мы с ними союзники. И потом, управлять фабрикой даже в такой отсталой и дикой стране, как Россия, дело почетное. Не хочешь, не езжай… Джон все равно поедет.
Как бы я ни любила Джона, однако мать есть мать, тем более что она имела власть, деньги, авторитет и влияние на сына. Оказалось, что Джону все равно где играть в лаун-теннис и крокет, где танцевать и бродить по тенистым аллеям. Странно, но он представлял Россию чем-то большим и неизведанным, где les montagnes russes точно самые высокие в мире. Зимняя охота, катание на санях – вот что привлекало Джона. Смена обстановки – тоже неплохо. Мы были желанными гостями на всех балах в округе, а теперь нам предстояло завоевать симпатии общества Москвы и… Петербурга. Не знаю, кто убедил Джона, что в России прекрасно, возможно maman, возможно тот самый владелец фабрик – ведь ему нужно было чем-то завлечь людей.
Теперь я была уверена, что Джон действительно имел самое поверхностное представление о жизни, и мать его оказалась не так далека от истины. До недавнего времени мне казалось, что Джон противился ее влиянию, и брак со мной стал тому доказательством. Однако чистый незамутненный разум мужа легко сдался под давлением, уступая разуму чужому и недалекому. Я не могла запереть Джона в комнате или отгородить его от родной матери со всеми ее связями и благими намерениями. Передо мной встал выбор – бросить Джона немедленно или потом в России…
Я покинула Родину еще во времена Ивана IV. Гонимая неудавшимися обрядами изгнания дьявола, преследованием одиозных священников, монахов и прознавшими обо мне людьми. Мне ничего не оставалось делать, как бежать, причем как можно дальше. Образ матушки Евдокии преследовал. Кошмары приходили во сне, а после уж и наяву.
Мое первое самоубийство произошло там – в России. Впервые я решилась лишить себя жизни где-то в современной Новгородской области. Я была уверена, что если сама убью себя, то наверняка умру – самоубийство страшный грех, и Господь не станет держать меня более на земле. Потеряв самых близких людей, родной дом и даже веру в изгнание дьявола, коим я без сомнений была одержима – так я тогда думала, – у меня оставался лишь один путь – сдохнуть, подобно бешеной собаке, чей труп растерзают голодные звери. Я осознавала, что недостойна быть погребенной рядом с другими православными.
Тогда, в первый раз, место для смерти я выбирала недолго. Пошла по лесу куда глаза глядят. Переплыв реку и углубившись в чащу, я оказалась посреди почти непроходимого леса. Сквозь прореженную осенним ветром листву пробивались лучи ласкового солнца. Воздух пах свежестью, и приглушенное пение птиц создавало лживую атмосферу лесной умиротворенности. Продрогшие пальцы крепко сжимали рукоять ножа. Мой расчет был прост: перерезать запястья и умереть от кровопотери. А после, пусть тело мое скроет толща опавших листьев, и дикие звери однажды набредут на то, что когда-то было мной.
Воображение рисовало бренное тело, засыпанное гнилыми листьями и ветвями, укрытое высокими папоротниками. Ало-черная кровь пропитала всю одежду и землю. Мое бледное лицо, застывшее восковой маской, остекленевшие глаза, уставившиеся в точку уродливого своей яркостью бездонного неба. Только бы рука не дрогнула, только бы удалось пересилить страх…
Я заметила куст дикой малины. Его спелые ягоды и последние цветы стали для меня своего рода символом, словно сама Природа пыталась отговорить от необратимого действа. Но я отказалась его принять. Желание умереть было сильнее любых соблазнов, а решение – сильнее самой любви к жизни.
Когда я резанула свою плоть, резкая боль пронзила руку насквозь, побежала вверх по предплечью, вниз по нервам до самых пальцев, в землю с каплями крови. «Тук-тук-тук». Вдруг я различила стук дятла, что солировал в монотонной мелодии лесных звуков, в которую самым естественным образом вплелась кровавая капель. В такт в ярком осеннем небе закружились верхушки деревьев…
Помню, я лежала на спине, а сверху падали листья, саваном застилая мое тело. Кровь впитывалась в землю. «Не придут ведь звери, если крови не будет», – такой была последняя мысль перед потерей сознания.
Я очнулась, сильно дрожа.
Лес. Возможно, тот же самый, но место незнакомое. Солнце садилось, листья все еще падали, только дятла было не слышно. Первым оказалось рефлекторное желание подуть на руки и подняться с холодной земли. Ни ножа рядом, ни зверей, ждущих очереди полизать свежую кровь. Робкий взгляд на запястье – нет даже шрама. Помню, меня охватила паника. Обезумев, я вскочила и побежала, куда глаза глядят. Через несколько минут выдохлась, схватилась за дерево и медленно сползла по стволу вниз. Господь не желал моей смерти. Меня не пускали в заветное место, куда попадали все без исключения. Да, грех мой тяжек, видимо придется расплачиваться таким образом – жить, осознавая собственную греховность, до тех пор, пока не смогу искупить свои проступки, если это возможно. Обессиленная, побрела я по лесу. Ветви рвали мою плохонькую одежду, но я ничего не замечала. Первый раз внутри меня была пустота. Жизнь, похожая на смерть. Смерть, похожая на жизнь. Все в моем мире перевернулось в один миг.
Эти воспоминания – последнее, что осталось от России. И надо ли говорить, почему я не хотела туда возвращаться. Приглушенная алкоголем память вновь возвращалась, обнажая мою истинную сущность – так и не отмоленные грехи, пустую бессмысленную жизнь и страх смерти с одновременным желанием поскорее вернуть себе способность умереть. Осознавая нереальность последнего, мне только и оставалось, что продолжать заводить интрижки, сбегать, предавать, обманывать и сожалеть о каждом прожитом дне.
