Джон не мог понять, почему я не хотела в Россию. Мои путанные объяснения звучали неубедительно. Всякий раз он уверенно возражал, приводя одни и те же аргументы:
– Холодно?.. Снег?.. Перестань, это отговорки Наполеона… Разве ты не привыкла к зиме, когда жила в Пруссии? И потом, нам необходимо освободиться от опеки maman, разве нет? Я вижу, она тебя тяготит. Пойми, это необходимо!
После этих слов я вновь начинала верить в чистый разум Джона и соглашалась, бросившись ему на шею. Неважно, что случилось раньше, важно, что будет! Я смотрела на поездку, как на очередное приключение – главное не увидеть монастырь, только не его, пожалуйста, Господи!..
А потом сомнения вновь возвращались…
* * *
Звучный голос, объявивший посадку на самолет, отвлек меня от воспоминаний. Люди выстроились в очередь. Я купила самый дешевый билет Сингапур – Москва, который только смогла найти. Пересадка в Бангкоке, четыре часа ожидания, и прямой рейс до Москвы. Хотелось почувствовать жизнь, выйти из кокона бизнес-класса, услышать голоса людей, русскую речь, хотя бы в рейсе Бангкок– Москва. До Бангкока я летела бюджетной авиакомпанией. Всего полтора часа без услуг стандартного эконом-класса, и я на месте. Кругом азиатские путешественники, даже туристы то ли из Европы, то ли из Австралии, и я, одна– единственная с российским паспортом среди этой многонациональной очереди за посадочным талоном. Никому нет дела, что теперь я показываю не американский, а российский паспорт, как будто так было всегда.
Работница аэропорта быстро выдала мне посадочный талон, и я проследовала за другими пассажирами на борт самолета. Меня приветствовала стюардесса на английском.
Услышу ли я когда-нибудь русскую речь? Конечно, я услышала. Рейс Бангкок – Москва – российские туристы возвращались домой, азиатских бизнесменов почти не было. Заглянув украдкой в паспорт стоящей впереди меня женщины в очереди за талоном, я прочитала обычную русскую фамилию – что-то вроде Русакова или Рубакова… Русская речь лилась со всех сторон, и я то все понимала, то совсем ничего. Какие-то новые реалии, новые словечки и шутки, отгораживающие меня от своих теперь уже соотечественников. Меня переполняли чувства предвкушения и радости от предстоящей поездки, и вместе с тем оставалась отчужденность… Я ощущала себя иностранкой… Нахлынула легкая грусть, но я улыбнулась и показала стюардессе свой российский паспорт.
Заняв свое место, захотелось оглянуться, вслушаться в разговоры. Чем жили люди вокруг? Что их волновало? Я ощутила себя в роли первооткрывателя, который вдруг столкнулся лицом к лицу с аборигенами неведомого острова. Чтобы не вспугнуть их, первопроходец принял облик туземца, затаился и стал наблюдать…
Слева рядом со мной восседал моложавый мужчина, вряд ли турист, скорее человек от туристического бизнеса, справа мужчина постарше, тоже явно командировочный. Оба углубились в газеты. Откинувшись назад, я закрыла глаза. Еще немного, и моя жизнь изменится. Я летела в Москву, в новый-старый мир, практически на другую планету, надеясь измениться навсегда.
Самолет взмыл вверх, резко набрал высоту – заложило уши. А в голове между тем возникали образы той старой Москвы из прошлой жизни, куда я приехала в 1910 году вместе с Джоном.
* * *
Мы прибыли в Москву на поезде. Ничего похожего на мои детские воспоминания об этом городе. Не похож он был ни на азиатский, ни на современный европейский город. Луковицы церквей, непонятный славянский язык, да одежда простого люда, перемежавшаяся с европейскими платьями людей побогаче – таким было первое впечатление от Москвы. Приглядевшись, я заметила каменные дома, напоминавшие европейские, увидела и деревянные, в местном стиле с резьбой на окнах. Притворяться иностранкой не приходилось – язык настолько изменился, что я с трудом понимала, о чем говорили вокруг. Странное ощущение не покидало меня – своя среди чужих, чужая среди своих. Хотя теперь, по прошествии стольких лет, трудно было понять, где для меня свои, а где чужие.
В смятении, пытаясь осознать свою принадлежность хоть к чему-то в этой стране, внешне я была весела, игрива и полна радости. Джон был счастлив. Работа на фабрике его не интересовала. Ему хотелось осмотреть абсолютно все, что возможно.
Встречающий нас человек, видно из дворянского сословия, весьма сносно говорил по-французски, и таким образом мы смогли легко найти общий язык в прямом и переносном смысле. Его звали Петр Кульчицкий. Он объяснил, что будет нас сопровождать в поездках по городу и введет Джона в курс дела.
Сама фабрика располагалась неподалеку от Москвы, жить мы собирались там же рядом – отличный дом с прислугой уже нас ждал. Нам были доступны все развлечения того времени: охота, русская баня, приемы и балы, которые в провинции оказались вовсе не редкостью. По случаю своего прибытия и для знакомства с местными деловыми кругами, Петр рекомендовал нам устроить званый ужин с танцами. Естественно, мы так и поступили.
Для начала мая погода стояла жаркая. Наш новый дом был окружен садом. Яблони и вишни, облепиха, просто березки, клумбы с цветами – это не слишком походило на тот английский сад, к которому привык Джон. Однако ему все пришлось по душе. Иногда я думала, что нет ничего, что ему бы не понравилось. Все, что сотворено матерью природой – каждый кустик, травинка, каждая мошка и жучок, – приводили Джона в состояние блаженной расслабленности. Мне было странно смотреть на него – большого избалованного ребенка, которому подавай только развлечения.
Петр Кульчицкий произвел впечатление человека, которому мы были интересны. Он признался, что никогда не бывал за границей, и общение с иностранцами позволяло приоткрыть щелочку в огромный таинственный мир, лежащий где-то за горизонтом. Петр оказался прекрасным секретарем. Он организовал наш первый прием. Мы только молча стояли в сторонке и созерцали, как он общался со слугами, с музыкантами, обсуждал меню ужина и даже заказывал фейерверки, расставляя ракеты по территории нашего сада. Ему слишком хотелось нам понравится – его услужливость иногда превышала все допустимые нормы. Петр был вездесущ, всезнающ и готов подставить плечо в любой ситуации, от подачи руки даме до колки дров. Как говорил Петр, он «сделал себя сам». Не было в нем дворянских кровей, а было неудержимое желание добиться чего-то в жизни. Он самостоятельно выучил французский, поднялся с низов до должности секретаря и ставил в заслугу свою исключительную добродетель, проявлявшуюся в помощи всем всегда и везде.
Список гостей Петр составил тоже сам, ведь мы никого не знали. По его словам, никто обижен не будет – к нам прибудут и руководители цехов, и предводитель местного дворянства, городской глава и другие официальные лица, и даже представитель церкви. Ведь не каждый день в городе открывается фабрика. Особенную гордость вызывал факт прибытия на ужин руководителей цехов. Это был прекрасный политический шаг, призванный показать расположение руководства фабрики к рабочим. Также наш секретарь предложил организовать турнир среди мастеров по езде на велосипеде, уроки по лаун-теннису и позаботиться о бесплатных билетах на воскресные гулянья.
Джона все это немного забавляло поначалу, а потом стало расстраивать. Привольная жизнь вдали от зоркого глаза maman оказалась не такой уж легкой. Да, все было очень мило, но слишком по-другому. Как почувствует себя городской глава на одном приеме с руководителем цеха? Да и примет ли приглашение последний на этот самый прием? А уроки лаун-тенниса? И это при том, что в округе одни мануфактуры с двенадцатичасовым рабочим днем, рабочих кот наплакал, а основная масса трудящихся на фабриках – сезонные батраки. Деревенская нищета соседствовала с привилегированными классами мастеров, руководителей цехов и, конечно, дворянством. Некоторым неквалифицированным рабочим даже запрещалось покидать территорию мануфактуры по воскресеньям. Им работать приходилось от зарплаты до зарплаты, которую выдавали как угодно хозяину. И тут игра в теннис для фабричной интеллигенции. Разрыв между рабочими и батраками-люмпенами и так уже велик, а что будет дальше? Несмотря на то что положение дел казалось вполне логично, атмосфера на фабриках порой была еще та. На фоне всего этого Петр выглядел настоящим революционером, который решил все сделать нашими руками. Даже на московских фабриках никаких турниров не проводилось, что уж говорить о провинции, где мы обосновались. Идти у Петра на поводу становилось подозрительным и опасным. Джон поделился со мной тревожными мыслями.
