Мой муж неумело забрался на импровизированную трибуну, чтобы приветствовать рабочих. Для него это был первый в жизни опыт подобного общения. Обычно все ограничивалось тостом за каким-нибудь обедом, а здесь приходилось держать речь, причем хорошо продуманную. Справится ли Джон? Я присела на одну из коробок за «сценой», наблюдая за происходящим. Рабочие сняли шапки, будто в церкви, и, задрав головы, внимательно слушали. Иван неплохо переводил, исходя из того, что мне удавалось понять. Джон же в свою очередь неловко теребил шляпу, делал паузы, где не следовало, заполняя их пространным мычанием, сглатывал, переступал с ноги на ногу, всем видом выдавая сильное волнение. Его прерывистая речь главным образом рассказывала о компании, которая владела фабрикой. Он говорил о том, какая это прекрасная и успешная компания, сколько рабочих трудится на ее фабриках… Рабочие откровенно скучали. Потом Джон перешел к рассказу о себе. Он не стал говорить, что является баронетом, не упомянул о своем гигантском поместье… Вскользь рассказал, что находится здесь с женой, а в конце выступления начал восхвалять красоту местной природы и гостеприимство людей, которых встретил. Правда, его новые знакомые в России были сплошь местные чиновники, дворяне да владельцы мануфактур, но Джон, конечно, об этом умолчал…
В целом для первой спонтанной речи мой муж выступил неплохо. В конце он пожал руку Ивану, поблагодарил за перевод и под аплодисменты рабочих спустился с «трибуны».
Уходя, Иван метнул в мою сторону странный взгляд, как бы случайно оглянувшись. Мне стало жаль Джона. Я не хотела никому портить жизнь – ни Джону, милому, наивному мальчику, влюбленному в танцы, ни Ивану. В тот миг мне грезилось, что Иван будто заключил пари с самим собой, что добьется моего расположения во чтобы то ни стало. Первая преграда – это Джон. Преграда, которую, при моем желании, можно с легкостью преодолеть…
На следующий день Иван явился рано утром, когда я спала, поэтому новости узнала от Джона. Оказалось, новый секретарь моего мужа дворянских кровей. Так уж сложилось, что детство он провел в отцовском поместье, где его воспитывала английская гувернантка. Вскоре отец обанкротился и умер, оставив сыну лишь долги. Мать Ивана умерла еще при родах. В высшее общество Ивана не принимали в связи с неприятными слухами, касавшимися долгов отца. Он выкручивался, как мог. Хотел даже уехать в столицу, но ввиду финансовых затруднений остался в провинции.
Впоследствии я поняла, почему Иван так злился в день знакомства. Он злился прежде всего на обстоятельства, которые были сильнее его. Застряв где-то между рабочим классом и классом буржуазии, он тяготился подобной жизнью. Мысль о том, что приходится работать как простолюдину, угнетала.
Двойственность натуры проявлялась во всем. Прекрасный английский, недостижимый для большинства рабочих, уживался с умением опустошить графин водки в дешевом кабаке, о чем я однажды услышала от Джона, который сильно расстроился, узнав о подобных фактах. Прекрасные манеры за обеденным столом в нашем доме соседствовали с варварским поведением среди рабочих. Ивану хотелось быть везде своим, но прижиться нигде не получалось. Как-то раз Джон спросил его, что тот думает о Петре.
– Петр – один из тех, на кого стоит равняться. Человек принципа. Немного таких среди нас. Однажды он совершит подвиг… – это был откровенный ответ.
Со временем Иван все больше и больше завоевывал доверие Джона. Особенно это проявилось после нашего первого приема. Тот вечер стал триумфом для нас с Джоном, хотя признаюсь, думала я теперь только об Иване.
Мы с Джоном танцевали, как всегда, подобно богам. Местное общество аплодировало, все требовали танец на бис – еще и еще. Фейерверки освещали ночное небо над небольшим садом, где под звук неумолкающих скрипок мы кружились в умопомрачительном вальсе. Я чувствовала на себе чей-то взгляд, но не могла уловить, кто же так въедливо всматривался в каждое мое движение. Интуиция подсказывала – это был Иван.
Спустя пару дней он застиг меня врасплох в тени яблонь, где я лежала в гамаке, читая «Анну Каренину» на русском, порой с трудом вникая в смысл. Послышался треск веток, я оглянулась, и через мгновение он оказался рядом со мной.
– Вы же не англичанка и не немка, признайтесь мне, – его шепот над ухом заставил меня вздрогнуть, и я не на шутку испугалась. – Вы русская, я прав? – Иван обратился ко мне на русском. – Прошу, откройтесь мне, я никому вас не выдам!
Мы с ним имели родственные души – оба чувствовали себя чужими на этой земле. Правда, по разным причинам. За все мои почти четыреста лет это был первый случай, когда человек подозревал во мне русскую. Врать было бесполезно. Я не могла ему солгать хотя бы по причине подсознательного ощущения родства.
– Вы правы, – почти неслышно пробормотала я. – Только молю, не спрашивайте, почему я это скрываю.
– Клянусь, что не буду, – он прильнул губами к моим рукам и начал жадно целовать пальцы. Я оторопела и не помешала ему. Наконец он взял себя в руки, и наши взгляды встретились.
– Позвольте мне вас любить, – прошептал он, – не сочтите за высокомерие, но я симпатичнее других, я знаю… А еще я знаю, что многие женщины если не все, хотели бы провести со мной хотя бы одну ночь. Но мне не нужны все. Мне нужна самая достойная. Я так долго мучился, пытаясь найти богиню на земле, и я нашел. Не говорите ни слова. Тссс! – он приложил палец к губам. – Я не из тех, кто разрушает браки. Тем более, я вижу, что вы любите мужа. Позвольте любить вас на расстоянии и надеяться на одну ночь – всего одну.
Я была настолько поражена смелостью, уверенностью и высокомерием, с которым Иван оценил свою внешность, что долго не могла найти ответа. Мы молчали какое-то время. Стало темнеть, книга упала на землю. Лучи заходящего солнца, проскользнув меж веток, коснулись его глаз. Иван чуть отодвинулся, но по-прежнему не выпускал моих рук. Стрекот кузнечиков возвещал о жарком завтрашнем дне, где-то вдали квакали лягушки, теплый ветерок тихо шуршал в листве. Иван стоял на коленях подле меня, сидящей в гамаке. Он мог бы легко взять меня прямо тогда, но смиренно ждал ответа. Его взгляд не лгал. Он действительно был из тех людей, кто не разрушает браки, по крайней мере сознательно.
– Почему вы не разрушаете браки? Разве есть чего бояться на пути к счастью? – спросила я, взглянув с вызовом ему в глаза.
– Да, есть чего бояться, – Иван не отвел взгляд. – Кары Божьей. Разве вы клятву на алтаре не давали, что будете верны мужу? Разве тот, кто толкает другого на грех, не становится человеком еще более греховным? Вот поэтому я только смотрю на вас и восхищаюсь. И теплится в груди надежда, что вы тоже посмотрите на меня и не отвергните. А большего я и не прошу! Только надежду. Вы позволите мне надеяться?
Слова больно кольнули в самое сердце. Как это похоже на меня! Сколько раз я нарушала клятву, венчаясь с новыми мужчинами вдали от тех, кого пришлось бросить! Холодок пробежал по спине. Чувство бездонной греховности наполнило сердце, что учащенно забилось от осознания собственной души, погрязшей в нечистотах бытия. У меня не было выбора не грешить, а был ли выход у Ивана?
