– Не думал, что будешь меня искать. Отлично выглядишь! Молодец, что завязала с папиросами, – он улыбнулся. – Уехать – правильное решение. У тебя не будет проблем, ты ведь вроде иностранка. Билеты, сопровождающие, встречающие – разве оно тебе нужно? Ты же там как рыба в воде.
– Я хочу русский паспорт и с ним выехать. Поехали вместе, – моя просьба слегка его удивила. Предложение, вряд ли. Я знала, что получу отказ, который обострит несбыточное желание стать смертной. Однако я жаждала остроты, ибо только она и придавала вкус жизни.
– Поговорю с ребятами – тебе сделают паспорт, и ты уедешь, став русской, – он никогда не задавал вопросов из любопытства и тогда не спросил, зачем мне это надо. – Насчет поехать вместе… Я осознал, что хочу быть свободным от семьи, обязательств, долгов, постоянной работы и всего остального… Когда я бросил курить, события стали видеться в ином свете. Мой отъезд и надуманный шантаж – это своего рода побег. Я не стал ни дворянином, ни крестьянином или рабочим, а сделался тем, кем всегда был – просто человеком, у которого есть мечты, желания и стремления. Любые ярлыки, навешиваемые на человека, ограничивают его, ставят в рамки общества, поэтому теперь, представляясь незнакомцам, мне доставляет удовольствие говорить, что я никто, потому что таким образом могу быть кем угодно. Я вправе распоряжаться жизнью как хочу, тем более что отец всегда мечтал видеть меня самостоятельным и независимым. Однажды я осознал, что, несмотря на несколько лет счастья в наркотическом бреду, я не чувствовал полноты жизни. Ты и другие женщины, к которым я наведывался время от времени, стали декорациями к пьесе, которую смотришь изо дня в день и знаешь наперед каждое слово. Я рискнул и уехал, чтобы изменить свою жизнь. Как видишь, все получилось, несмотря на бои в центре города. Тут весело, знаешь ли. Да и мой уход отрезвляюще на тебя подействовал – ты выглядишь как при первой нашей встрече. Поэтому не стоит возобновлять отношения. Ты красива, найдешь еще много Иванов. Жизнь со мной не для такой, как ты. Я сам по себе, что уже таит много опасностей, особенно в наше неспокойное время.
Это было мнение зрелого, уверенного в себе мужчины, которое либо принимаешь, либо нет, но уважаешь и считаешься с ним. Паспорт я получила уже в 1918 году. День, когда Иван выдал мне документы для выезда за рубеж по новому паспорту и координаты русской диаспоры в Берлине, стал последним, когда мы увиделись. Ни он, ни я не высказали бурных слов прощания. Иван и его сообщники работали профессионально: паспорт был настоящим – они просто заполнили пустой экземпляр, вписав туда выдуманное имя, и ставили украденные печати. Группы эмигрантов собирались быстро – выезд был назначен на следующий день после получения паспорта. Прощание, если так его можно назвать, прошло почти незаметно. Увы, отказ Ивана не спровоцировал обострение жажды стать смертной. Наоборот, я чувствовала, что пришел новый, совершенно иной этап жизни. Однако заполнить его было нечем. Засосало под ложечкой от ощущения надвигающейся пустоты и очередного периода одиночества, притворства и привыкания к новому имени. Все опять повторялось. Как я и предполагала – лучшая помощь Ивану – оставить его в покое. Человек, живущий сам по себе – не дворянин, не рабочий, не крестьянин, не военный – никто. На прощание я сказала, что буду ждать его в Берлине. Он ничего не ответил, только улыбнулся.
Примерно через полгода Ивана убили в рабочем кабинете за сопротивление новой власти, которая хотела прикрыть его деятельность и добилась своей цели. Печальная новость быстро распространилась среди диаспоры. Телеграмма указала название кладбища на случай, если кто-то решится приехать, чтобы почтить память. Ах, если бы я уговорила Ивана уехать сразу, если бы… Тогда я убедилась в том, что все мои мужчины страдают и умирают исключительно по моей вине. Я не спасла Ивана, разрушила жизнь Джону, а сколько их было еще раньше – не счесть. Клятва, данная в порыве горечи и самобичевания, не нарушена до сих пор: у меня больше не было серьезных отношений с мужчинами и никогда не будет.
И вновь я вернулась в реальность – Москву XXI века. Спускаясь в метро, я представила Ивана в образе хиппи – ему бы пошло, а в голове крутилось название кладбища.
Глава 4
Только выйдя из метро, я наконец смогла разглядеть город, в котором находилась. Была ли я в Москве? Да, смартфон точно определил местонахождение, вплоть до улицы и номеров домов, что стояли рядом. Это не сон. Угловатые здания советского классицизма, широкие улицы, много дорогих машин – первое, что бросилось в глаза.
Минут через пять я добралась до гостиницы, а еще через полчаса заселилась в номер.
В Москве я собиралась навестить могилу Ивана Лопухина, если она сохранилась, или просто побродить по кладбищу, где он захоронен… сходить на собеседования, выбрать себе квартиру, посмотреть на затмение и ждать превращения в смертную – вот лишь часть списка предстоящих дел, записанных в ежедневнике. Но это потом, а войдя в номер…
Я упала на мягкость кровати, белый потолок перед глазами…
От воспоминаний тяжело отделаться, иногда у меня получается, но сегодня не получилось. Хотя мысли, лезшие в голову, скорее можно назвать рассуждениями о несбывшихся мечтах и о сердце, которое когда-то было горячим и любящим, а теперь превратилось в камень… но нет, я все так же горяча, и температура тела опровергнет любое мое мимолетное суждение о своей холодности. Я усмехнулась…
Где-то внутри моего телефона стоял жучок, камера в ноутбуке всегда включена, а специальная программа следила за всеми действиями на экране. На моей карте было достаточно средств, и каждый раз, когда я ей пользовалась, люди в штатском, но с совсем не гражданскими обязанностями, получали сообщение о том, что я оплатила. Есть ли у меня личная жизнь?
А потом я вспомнила, как пыталась стать «обычной» после того, как решилась уйти из лаборатории. Хотела работать, но не находила достаточно мотивации, хотела веселиться, и тоже не имела ни сильного желания, ни внутренних ресурсов для хорошего настроения, ни смысла делать над собой усилия ради мимолетного забытья…
…И вдруг мне встретился Курт.
Тогда я была гражданкой США без определенного рода деятельности. Курт прожигал родительские деньги, относился с презрением к труду, хотя его отец был одним из руководителей огромной фармацевтической корпорации. С Куртом мы рассуждали о нигилизме, баловались легкими наркотиками, ездили на музыкальные фестивали, примкнули к хиппи. К тому времени, чтобы стать одним из них, не надо было протестовать против войны, правительства или чего-то еще. Достаточно распустить длинные волосы, вставить в них цветы, одеться попроще и спеть песню Джона Леннона «Imagine»…
Странное времяпровождение.
Однако Курт вдохнул в меня не только поверхностные атрибуты принадлежности к определенной группе людей, но и то, что можно было бы назвать «жизнью». Мы пропадали на непонятных тусовках, знакомились с другими хиппи, и жизнь мало-помалу перестала казаться мне чем-то однообразным и скучным.
Наученная горькой жизнью в Европе, охваченной «бурой чумой», бегством в Южную Америку, а потом переездом в США и жизнью в застенках лаборатории, я с крайней настороженностью относилась ко всем встречным, даже к Курту, который неожиданно подсел ко мне в одной из закусочных.
