1
Ясным сентябрьским днем, когда в воздухе пахло
тлеющими листьями и уходящим летом, Туся лежала в своей комнате на разложенном
двуспальном диване и умирала.
Если с тобой не случилось ничего плохого, то в
начале сентября хочется жить и жить: начать новые тетради по всем предметам,
завести несколько полезных привычек – например, делать зарядку по утрам или
обливаться ледяной водой, позвонить всем старым друзьям и познакомиться с
новыми.
Но это только в том случае, если с тобой не
случилось ничего плохого, а Туся считала, что с ней произошла трагедия и выхода
у нее нет. Поэтому во второй неделе сентября, вместо того чтобы начать новую
жизнь, она решила завершить старую – не сложившуюся и никчемную.
Утром Туся, как обычно, приняла душ, съела
пару бутербродов с сыром и запила их остывшим чаем. В холодильнике был только
«Рокфор» – вонючий сыр с плесенью, но Тусина мама находила в нем особую
прелесть и заставляла дочку приобщаться к прекрасному.
«Какая гадость, – думала Туся, поднося кусочек
сыра к глазам, – неужели, когда я умру, от меня будет так же мерзко пахнуть?»
– Еще хуже, – вслух ответила она сама себе, и
ее передернуло от отвращения.
– Что хуже, дочка? – Тусина мама, Инна
Дмитриевна, выглянула из ванной и сделала несколько шагов к кухне, насколько ей
позволял провод от щипцов.
Она была еще довольно молодой, привлекательной
женщиной и очень следила за собой. Ее пугала мысль о старости, поэтому ни в
коем случае нельзя было ни плакать, ни смеяться, «чтобы не появлялись
мимические морщины», как объясняла она сама. Инна Дмитриевна каждые две недели
ходила к косметологу, и даже наводнение или землетрясение не могли ей в этом
помешать. У нее были просто восхитительные руки – с длинными, как будто
алмазными ногтями, они являлись предметом ее тайной гордости. Может, поэтому
она никогда не стирала, почти не готовила и не гладила Тусю по голове, когда
той было плохо.
– Да все хуже, – ответила Туся. – Ты что, сама
не замечаешь, как с каждым днем все становится хуже и хуже?
– И не говори, дочка, и не говори, – вздохнула
Инна Дмитриевна и принялась накручивать следующий локон. – Раньше массаж лица
делала раз в месяц и была свежей, как огурчик. А теперь и делать нужно чаще, и
эффекта прежнего не добьешься.
– Бесполезно с тобой говорить, – пробормотала
Туся, – ничего не понимаешь.
Но ее мать уже не слышала этих слов, она
включила на полную мощность магнитофон, который стоял в ванной на коробке для
грязного белья, и стала подпевать:
– Навсегда-да-да-да, стучат поезда-да-да-да,
навсегда скажу тебе – да.
Туся прокралась к маминой сумке, достала
кошелек и взяла несколько крупных купюр. Она засунула деньги в карман пиджака и
оглянулась по сторонам.
«Кажется, все, – подумала она, – учебники и
тетради мне сегодня не пригодятся».
Туся не собиралась идти в школу, на этот день
у нее были совсем другие планы.
Когда в ее голове созрело решение покончить с
собой? Этого она не могла сказать наверняка. С самого раннего детства, если ее
обижали, она думала, что всегда может отомстить своим обидчикам, выпрыгнув из
окна. Туся представляла, как она лежит в гробу в белых тапочках и как все ее
враги, полные раскаяния, рыдают и в отчаянии заламывают руки. А она лежит –
мертвая, остывшая, но еще более прекрасная, чем в жизни. И всем своим видом как
будто упрекает: «Еще недавно я была такой живой, такой веселой. Что же вы
сделали со мной?» Но уже ничего нельзя исправить.
И конечно, в детстве Туся представляла, что за
всей этой сценой она будет наблюдать со стороны. И что гроб у нее будет обит
белым атласом и весь усыпан цветами, и что похоронная процессия пройдет по
главным улицам города с большим оркестром. Оркестр будет играть траурный марш,
а случайные прохожие – снимать шляпы.
Придет папа, они помирятся с мамой и будут
ругать себя за то, что не сделали этого раньше.
Так она думала в детстве, а теперь ей
казалось, что самоубийство – единственный достойный выход из той ситуации, в
которой она оказалась. В компьютерной игре, если что-то не получается, всегда
можно нажать Еsсаре. Так и Туся решила выйти из игры, сбежать от своих обид.
Она обошла все близлежащие аптеки в поисках
таблеток, которые помогли бы ей заснуть навсегда. Она принимала как можно более
равнодушный вид и спрашивала у продавцов успокоительное для бабушки, у которой
непрекращающаяся истерика по покойному дедушке и которой просто необходимо
заснуть. В основном ей отвечали отказом, а один, наиболее проницательный
аптекарь, сказал, глядя на Тусю поверх очков:
– Девочка; иди, пока я милицию не вызвал.
Много вас сейчас, наркоманов, развелось. Чтобы
я тебя здесь больше не видел!
Тусе стало так стыдно, как будто ее поймали на
воровстве.
«Вот это было бы действительно романтично
пойти по аптекам в поисках смертельного яда и оказаться в отделении милиции,
рядом с бродягами и наркоманами, – подумала Туся. – Надо быть осторожнее».
Хотя решение покончить с собой было
окончательным и бесповоротным, Туся очень боялась боли и мучительной смерти.
Броситься под поезд, повеситься, зарезаться столовым ножом все эти варианты
кончины были не для нее. Она так устала за последнее время, что у нее не
хватило бы, сил ни на один волевой поступок., Единственное, на что, она еще
была способна, – это выпить какие-нибудь таблетки, «лекарство, от жизни», как
она их любовно называла.
Но достать лекарство ей так и не удалось.
Вместо этого она купила батон белого хлеба и поехала в центр, на Патриаршие
пруды, Ей всегда нравилось это место: нравились домики для уток, смешили
персонажи басен Крылова, особенно Моська, которую так часто гладили по голове,
что ее бронзовый лоб блестел на солнце. Она села на землю, около самой воды, и
стала кормить уток, которые крякали и дрались за куски моченого хлеба. Но батон
быстро кончился, а Туся продолжала сидеть, глядя на водную рябь и глупых уток,
которые не сразу поняли, что обед закончен и продолжали суетиться около бортика.
– Девочка, не сиди на земле, – строго сказала
ей дама с пучком. Она проходила, мимо и катила перед собой коляску, из которой
слышался надрывающий душу детский плач. – Ты меня слышишь? Немедленно встань!
– Лучше успокойте своего ребенка! – бесцветным
голосом сказала Туся, не двигаясь с места. – Что-о? – дама с пучком возмущенно
вскинула выщипанные брови.
– Когда же вы все оставите меня в покое? Туся
посмотрела ей прямо в глаза. – Почему вы не можете просто пойти своей дорогой?
Почему вам обязательно нужно меня пнуть?
Пожилая женщина, сидевшая неподалеку,
приблизилась к спорщицам. Она выгуливала своего трехгодовалого внука, чьи щеки
были раздуты так, словно за каждой щекой было по круглой карамельке. Ей было смертельно
скучно, и она хотела поговорить.
