– Беги к ней, – шепнула Лиза. – Скажи, что все
хорошо.
– А этот? – Толя явно боялся оставлять ее
наедине с Егором.
– А, с ним я разберусь.
Когда Сюсюка скрылся из виду, Егор пристально
посмотрел на Лизу и проговорил:
– Что ж, если записки нет, так расскажи мне на
словах, что в ней было.
– Конечно, расскажу, – сказала Лиза, пятясь от
него. – Но только попозже.
– Когда это – попозже?
– После осадков в середине недели, – на одном
дыхании проговорила Лиза и ворвалась в класс, где Кахобер Иванович уже провел
половину урока.
– Можно? – робко спросила она, хотя знала, что
классный руководитель, во-первых, добрый, а во-вторых, ее любит.
– Лучше поздно, чем никогда, – проговорил он,
с притворным недовольством качая головой. – Стыдно, Кукушкина, садись.
А за дверью стоял одураченный Егор. Он все не
мог понять, как так получилось, что он остался без записки, без
подобострастного послушания Сюсюки и без Лизы. Ему потребовались добрые две минуты,
чтобы сообразить, что ее странные слова об осадках в середине недели означают
«после дождичка в четверг».
10
Как только Толя выбежал из школы, он сразу
достал из кармана записку Туси. «Может быть, не читать?» – подумал он. Но потом
твердо решил, что все-таки прочитает.
«Я же имею на это право, – оправдывал он сам
себя. – Если бы не я, эту записку сейчас читал бы Егор. А я люблю ее, поэтому
мне можно. Тем более что я никому не скажу».
Он развернул записку и начал читать. «Егор»,
«дорогой», «целую»... Эти слова жгли Толе глаза, и он не заметил, как из них
потекли слезы.
Он разорвал записку на мелкие кусочки, но
этого ему показалось Мало. Тогда Толя положил обрывки розовой бумаги в кучу
листвы и поднес к ним зажигалку. Бумага воспламенилась и скукожилась. Горящие
листки розового цвета походили на лепестки розы. Дым ел глаза, и, может быть,
потому слезы никак не унимались.
Когда он узнал от Егора, что случилось с
Тусей, он чуть с ума не сошел. Места себе не находил от тревоги за нее. И, как
это ни странно, во всем обвинял себя.
Незадолго до ее попытки самоубийства Толя
решил порвать с ней. Конечно, Туся сильно бы удивилась, если бы услышала, что
он собирается «порвать» их отношения. На ее взгляд, их никогда и не было.
Просто Сюсюка волочился за ней, часто надоедал, иногда был необходим. Да и то
лишь для того, чтобы выполнить какое-нибудь поручение.
Иногда Тусе становилось стыдно оттого, что она
использует человека, к которому совершенно равнодушна, но потом утешала себя
тем, что ему, наверное, приятно быть ей полезным.
Тем не менее за несколько дней до попытки
самоубийства Толя вообще перестал звонить Тусе, не ходил за ней и даже
попытался перестать о ней думать. Конечно, от мыслей своих еще никому не
удавалось убежать, и Толины размышления неизбежно приводили к Тусе, но он,
насколько мог, гнал от себя ее образ.
Поэтому когда он узнал, что случилось, то во
всем стал винить себя. Ему казалось, что, если бы он не оставил Тусю без своего
участия, ничего бы не произошло. Толя не мог себе простить, что это Егор, а не
он позвонил ей в ту роковую минуту. Даже в этом Егор опередил его.
Толе было бы нестерпимо больно узнать, что в
тот роковой день Туся даже ни разу о нем не подумала. Она вспомнила родителей,
Лизу, Егора, но только не Сюсюку. Но он этого не знал и продолжал винить в
случившемся только себя.
Толя вытер слезы рукавом и решительно
направился в больницу. Он собрался рассказать Тусе обо всем: о том, что Егор ее
не любит, о том, как он любезничал с Лизой, и о том, что по-настоящему она
нужна только ему, Толе.
Туся встретила его около лифта. Лицо ее
распухло и покраснело. Было заметно, что она долго плакала. Однако теперь слез
не было. Она казалась совершенно спокойной, но Толе это спокойствие совсем не
понравилось.
Бывает так, что когда у человека беда, он
громко плачет, и тогда его можно утешить. Но случается, что горе лишает слез, и
это гораздо хуже, потому что непонятно, что делать.
– Ты не успел? – спросила она Толю глухим
голосом. – Он получил письмо?
– Нет, – ласково улыбнулся он. – Я перехватил
записку в самый последний момент.
Туся облегченно вздохнула и опустилась на
банкетку.
– Слава Богу! Я бы сошла с ума, если бы он ее
прочитал. Дай мне ее. – Туся требовательно протянула руку.
– Я ее сжег, – признался Толя.
– Зачем? – подозрительно спросила она.
– Думал, тебе будет неприятно увидеть ее
снова.
– Толя в нерешительности стоял рядом с Тусей и
не знал, что он должен теперь сказать или сделать, но она посмотрела на него
снизу вверх и взяла за руку:
– Спасибо тебе. Ты меня спас. – Она попыталась
улыбнуться, но из этого ничего не получилось.
– На моем месте так бы поступил каждый! –
пошутил Толя.
Он хотел сказать о своей любви, о том, какой
Егор негодяй, но Туся заговорила первой.
– Не хочу больше жить, – твердо сказала она.
– Не надо этого говорить. Это неправильно.
– А поступать со мной так – правильно?
В ее голосе зазвенели слезы.
– Как я жалею, что у меня ничего не
получилось! Ненавижу себя, больше всего на свете ненавижу! – И Туся заплакала.
Внезапно Толя понял, что теперь он не может,
не имеет права признаваться в любви и чернить Егора. Он твердо знал, что это
совсем не те слова, которые хочет услышать Туся. Ведь когда человек переживает
неудачу в любви, меньше всего ему нужно навязчивое поклонение. Такой человек
нуждается просто в друге, который скажет, что он – лучше всех на свете, что все
плохое – только недоразумение, которое легко исправить.
И Толя произнес все нужные слова.
Туся слушала его недоверчиво, склонив голову
набок. Но постепенно слезы высохли, и она заулыбалась.
– Что бы я без тебя делала! – сказала она,
прощаясь (ей нужно было спешить на дневной прием лекарств). – Ты – мой верный
паж.
Она поцеловал а Толю в щеку и пошла в свою
палату. А он смотрел ей вслед, любовался ее тонкой шеей, и его сердце
разрывалось от мучительной нежности.
– Я люблю тебя, – сказал он одними губами.
11
Василий Васильевич Кронин был прирожденным
врачом. Каким-то мистическим образом он всегда чувствовал, кто из его
подопечных переживает кризис, и спешил прийти на помощь.
Вот и сейчас, когда Туся, запрокинув голову,
запивала таблетки, он вошел к ней в палату и задал свой обычный вопрос:
