– А придется, ведь от правды никуда не уйдешь,
– продолжала Алена. Было видно, что эта сцена доставляет ей удовольствие. –
Расскажи, в ее голосе послышалось фальшивое участие, – почему же тебе это не
удалось? Что, таблетки были просроченные, или ты специально приняла их
поменьше, чтобы откачали?
Туся сама себе тысячу раз задавала эти вопросы.
Она спрашивала себя: было ли ее желание
покончить с собой искренним или она до последнего момента надеялась, что ее
спасут? Иногда ей казалось, что она действительно хотела умереть, вычеркнуть
себя из жизни, а иногда что нет.
Это были мучительные раздумья. Доктор Кронин
сказал ей, что той дозы снотворного, что она приняла, вполне бы хватило на двух
таких девочек, но сомнения не покидали Тусю.
Поэтому особенно болезненным для нее было
именно то, что посторонний человек так бестактно заговорил о ее попытке
самоубийства.
«Егор обо всем ей рассказал. И наверняка не ей
одной! Какой ужас! – подумала Туся. – И сейчас все будут смотреть на меня и
думать: «Она неудачница. Хотела отравиться и то не смогла».
– А теперь играешь Джульетту, – продолжала
Алена, – и все над тобой потешаются. Сравнивают тебя с ней. Она ведь тоже,
кажется, наложила на себя руки.
– Убирайся, – едва слышно сказала Туся. –
Немедленно убирайся отсюда.
– А мне действительно пора, – сказала Алена,
взглянув на часы. – Егор, наверное, заждался меня в кафе. Нам с ним делать
нечего на вашем детском празднике. Так что – ауфвидерзейн!
Ехидно улыбаясь, Алена ушла, оставив Тусю
униженной и растоптанной. Через несколько минут ей нужно было выходить на
сцену, а ноги у нее подкашивались и во рту пересохло.
«Играть В таком состоянии нереально, – думала
она. – Не могу. Все кончено».
Туся была в отчаянии, но, возможно, именно
отчаяние сделало ее игру такой натуральной и неотразимой.
«Когда нечего терять, даже как-то легче на
душе, – думала Туся, выходя на сцену. – И потом, если я такое ничтожество,
зачем так меня обижать? Алена просто ревнует, иначе она была бы ко мне
равнодушна».
На сцене Тусю вело вдохновение. Как будто вся
боль ее безответной любви, все унижение ее неудачной попытки самоубийства
выливались в актерской игре. Конечно, она думала о Егоре, когда со сцены
произносила слова любви или ненависти, но ей было легче от того, что его самого
нет ни на сцене, ни в зрительном зале.
О, куст цветов с таящейся змеей!
Дракон в обворожительном обличье!
Исчадье ада с ангельским лицом!
Ничтожество с чертами божества!
Пустая видимость! Противоречье!
Святой и негодяй в одной плоти!
Казалось, что она повторяет не заученные
стихи, а слова, рожденные ее разумом и сердцем. Когда Туся останавливалась,
выдерживая паузу, зал замирал, ожидая, что будет дальше. Казалось, что она
импровизирует, но участники спектакля знали, что каждое слово, каждый жест были
тщательно отрепетированы.
Когда прозвучали последние слова о том, что
«повесть о Ромео и Джульетте останется печальнейшей на свете», зал взорвался
овациями.
Актеры вышли на сцену и поклонились, но
зрители все хлопали, и выходить приходилось снова и снова.
– Теперь выходи ты, Крылова, – сказал за
кулисами Кахобер., – Толя, вы должны вместе поклониться.
Сюсюка нерешительно взял Тусю за руку, но она
крепко ее сжала и одобрительно улыбнулась. Когда они показались перед публикой,
в зале начали вставать и хлопать уже стоя.
– Это вам, – сказал первоклашка, подбегая к
сцене и снизу протягивая Тусе букет. «Гвоздики, – отметила про себя Туся. –
Белые гвоздики с красными прожилками. Такие же, как в больнице».
– Спасибо, – сказала она мальчику в белой
накрахмаленной рубашке. – Очень красивые.
Мальчик широко улыбнулся беззубым ртом и
побежал прочь, а Туся почувствовала, как кошмар последних месяцев медленно
отступает от нее.
Послышались финальные аккорды музыки, и
занавес закрылся.
– Поздравляю! – Лиза раскраснелась от радости
– крепко обняла подругу. – Ты была такая... такая...
Каждый хотел приблизиться к Тусе, пожать ей
руку, поцеловать, сказать несколько теплых слов. – Спасибо, спасибо, –
благодарила она всех. Ей было так хорошо, на душе было так празднично, что
почему-то хотелось плакать.
– А теперь – танцы, – объявил Кахобер, который
на юбилее школы выступал в роли массовика-затейника. – Свет! – крикнул он
куда-то наверх, и зажглись цветные, вращающиеся прожекторы. Стулья были
расставлены вдоль стен, и прожекторы шарили по полу, приглашая пары танцевать.
Зазвучала знакомая мелодия, и вкрадчивый голос
Элвиса запел «Люби меня нежно».
– Можно тебя пригласить? – Толя подошел к
Тусе.
Она нерешительно оглянулась по сторонам, и
Лиза оказавшаяся поблизости, сказала:
– Только что вы играли влюбленных. Первый
танец – ваш.
Туся кивнула и положила руки Толе на плечи.
– Спасибо тебе, – сказала она. У нее было
такое настроение, что ей хотелось благодарить всех и каждого.
– За что? – спросил он. Толя бережно держал ее
за талию, как будто она была драгоценным сосудом, который он боялся разбить.
– За что спасибо? Спектакль вытянула ты.
– Не за спектакль, – ответила Туся и
посмотрела ему прямо в глаза. – За то, что был рядом.
– Это всегда будет так, – сказал Толя и обнял
ее крепче и притянул к своему плечу так, чтобы она не видела его лица.
Плакать хотелось не только Тусе.
Она посмотрела перед собой и увидела, что
Света одиноко сидит на стуле около стены. У нее был скучающий вид, но Туся
заметила, как Света украдкой наблюдает за парами и ногой отбивает ритм.
– Когда будет следующий медленный танец,
пожалуйста, пригласи Свету, – попросила она Толю.
– Я что так тебе надоел? – спросил он.
– Не в этом дело. Видишь, как ей одиноко?
Плохо, когда человек один. Тогда у него
появляются лишние мысли.
Толя понял, о каких мыслях она говорила, и
молча кивнул.
– Спасибо, – сказала Туся.
– Не надо, – грустно улыбнулся он. – Ты все
время благодаришь меня, а это плохой признак. Когда нет любви, остается
вежливость, ведь так?
Туся не нашлась что ответить.
Танец закончился, и Толя отвел Тусю на место.
Лиза ждала ее со стаканом холодной фанты.
– Пей маленькими глотками, – предупредила она.
– А то простудишься.
