Она умоляла. В ее тихом голосе был страх. Но Геллер прекрасно понял, что сильнее измены она боится, что он на самом деле остановится. Поэтому он так же тихо, но твердо сказал:
— Нет.
Подхватил ее под попу, встал, понес в свою комнату. Бережно уложив на кровать, Глеб навис сверху и долго смотрел на нее. Спустя вечность тугого молчания его руки пустились в путешествие по ее телу, исследуя, вспоминая, избавляя от одежды. Губы последовали за руками, пробуя на вкус каждый миллиметр, округлости и изгибы, родинки и вены под кожей.
Глеб не мог прекратить ее целовать. Словно десять лет жил на необитаемом острове и забыл, как выглядит женское тело. Небыло сил оторваться. Он хотел ее. Безумно. Но сильнее хотел ее безумия. Поэтому продолжал изводить ласками и поцелуями. Ему было мало, недостаточно. Вернувшись к ее губам, он понял почему.
Она молчала. Лишь приглушенное мычание иногда вырывалось из крепко сжатых губ. Глеб протолкнул руку вниз между их тел, погладил ее живот, двинулся ниже, коснулся там, где было влажно и горячо. Алиса закусила губу, тихо пискнула. Он поцеловал упрямо сжатые губы, провел по ним языком. Без ответа. Продолжая поглаживать, Геллер спрятал лицо в изгибе ее шеи, лизнул, поцеловал.
Натянутая, как струна, зажатая и скованная, Алиса никак не могла отпустить, расслабиться, хотя уровень наслаждения просто зашкаливал. Будь Глеб напористым и жадным, она бы поняла, она бы потерпела. Но он не спешил. Медленно, постепенно заставлял тугую пружину, что сковывала ее, разжаться.
Наконец губы Алисы разомкнулись, легкие словно расправились. Она хватала ртом воздух, заново училась дышать.
Глеб провел носом по шее до уха, зашептал:
— Пожалуйста, Лис, не сдерживайся. Отпусти. Хочу тебя слышать.
Эти просьбы волшебным образом разрушили последний лед. Алиса отпустила. Она позволила ему забрать себя в ту волшебную реальность, где важными были только ощущения и удовольствие.
Он улыбался, даже смеялся, слушая ее стоны, которые превращались в крики. Она не пыталась быть тише, зная, что ему нравится.
Это было так естественно, так просто и легко. Словно они вчера делали то же самое. Словно сто лет подряд, каждый день занимались любовью.
Глеб забыл, как круто видеть, слышать, чувствовать ее наслаждение. Алиса почти не помнила, каким он мог быть заботливым, чувственным, ласковым. Обретая друг друга заново, оба помнили, что придется платить, но это уже было не важно.
Потом долго лежали. Молчали. Едва Алиса открыла рот, Глеб заставил замолчать поцелуем. И все повторилось. Потом он попытался заговорить, и на этот раз она прижала свои губы к его, запрещая разговоры. Они менялись ролями снова и снова. Короткая летняя ночь пролетела слишком быстро. Пурпурный рассвет прокрался в комнату, чтобы стать свидетелем преступления.
В очередной раз Глеб упал на подушку, повернул голову, встретился глазами с Алисой. Веки отяжелели, словно налились свинцом, но он хотел еще. Смотрел на нее, понимая, что это нечто большее, чем похоть. Геллер хотел, чтобы эта ночь не кончалась. Или, чтобы этих ночей было много. Бесконечно много. Но даже их было бы мало. Потому что он хотел Алису и днем. Всегда. Только ее.
Обожженный этой мыслью, как пламенем, он моргнул. А когда открыл глаза, в постели не было Алисы. Глеб сел, потер глаза, взглянул на часы. Девять утра. Он вырубился всего на полчаса. Она могла удрать.
Он нашел ее на кухне. В Мишкиной майке. Забравшись с ногами на диванчик, подтянув колени к груди, натянув на них майку до самых пяток, Алиса сидела и тихо плакала. Не рыдала, не всхлипывала. Просто вытирала салфеткой слезы, что бежали ручьями по щекам.
Он попытался обнять, но в этот раз натолкнулся на сопротивление. Алиса отбивалась от его рук, лупила по плечам, не давая коснуться.
— Лис, хватит, — уговаривал Глеб, — Не сходи с ума. Перестань. Знаю, мы плохо поступили, но уже поздно. Все было. Нет смысла истерить.
Она со свистом выпустила воздух через рот, окатила его взглядом с таким презрением, словно он всю ночь ее насиловал. Ничего не сказала, поэтому Глеб взял инициативу в свои руки.
— Пожалуйста, Лис, не смотри на меня так. Хочешь, я сам ему все скажу?
— К-кому?
— Мише.
— Чт-то скажешь?
— Про нас.
Она вытерла слезы, вздернула нос.
— Ты ничего никому не скажешь. Тем более Мише. Понял?
Глава 14. Девичья память
Глеб ничего не понял. Более того, он ушам своим не поверил, поэтому счел за лучшее переспросить.
— Чего?
— Чего слышал. Ты не скажешь. Ничего не было. Забудь.
— Чего? — заладил он, словно заклинило.
— Не тупи, Геллер, — совсем разозлилась Алиса.
— Это ты не тупи, Лисичка. Ничего не было? Серьёзно?
— Серьезно.
— Сделаем вид, что мы не трахались всю ночь напролёт? Что ты не орала, как в старые добрые времена?
Она сложилась пополам, словно он ударил ее этими словами в живот, причинив адскую боль. Но быстро собралась с силами, снова все отрицала.
— Не было никаких времен, Глеб. Не было никакой ночи. Пожалуйста, не делай события из банального секса. Ты же это умеешь. Это твоя суперсила, черт подери.
— А твоя суперсила — лицемерие? — он, наконец, осознал то, что она говорила и тоже разозлился.
— Не понимаю, о чем ты.
— Прекрасно ты все понимаешь, Лис, — гнул свое Глеб, — Да, я тот самый мудак, который трахает все, что движется. Но ты не такая, детка. Не умеешь ты спать с мужиком, если ничего не чувствуешь. Так что можешь прекратить ломать комедию. Не корчи из себя доступную девку, у которой зачесалось, и сгодился на безрыбье лучший друг бойфренда.
— Господи, Глеб, куда тебя понесло? При чем тут это?
— При том, что это не тот секс, который можно забыть, как страшный сон. Мы оба это понимаем. Только у меня хватает духу это признать, а ты за каким-то чертом ищешь песочницу, чтобы воткнуться туда своей милой страусиной головкой.
Алиса зацепилась за начало фразы:
— Забыть, как страшный сон, — повторила она, — Именно это и следует сделать. Ничего не было. НИЧЕГО! НЕ БЫЛО!
— Было ВСЕ. И это было охренеть, как круто. А будет еще лучше. Да, мы дерьмово поступили с Мишкой. Но, черт меня дери, Лис, нужно уметь смотреть фактам в глаза и признавать свои слабости. Он приедет, и мы ему все скажем. Могу сам, если ты трусишь.
Алиса открыла рот, хотела что-то сказать, но не смогла, снова расплакалась. Глеб с досады саданул ладонью по столу, отчего она зашлась рыданиями пуще прежнего. Он сгреб ее в охапку, игнорируя попытки сопротивления, буквально скрутил, не позволяя отбиться.
