Продвигаясь к Уралу, монголы нанесли поражение кипчакам (восточным куманам), а затем и канглы. И те и другие обязались платить дань и проявлять верноподданность. От булгар Джэбэ и Субэдэй пошли на юго-восток к реке Урал, а оттуда по северной стороне Каспия и Арала направились в степи к востоку от Амударьи на соединение с Чингисханом
[1716].
Доклады командующих принимал лично Чингисхан, довольный и результатами, и даром — 10 000 превосходных лошадей. Особой похвалы удостоился Джэбэ, которому, видимо, великий хан и приписал основные заслуги. Субэдэй тоже был отмечен, но с меньшим энтузиазмом. По малопонятным причинам Чингисхан всегда недооценивал Субэдэя, и этого меньше всего можно было бы ожидать от человека, обладавшего уникальной способностью распознавать людей. Остается лишь предположить, что Чингисхан испытывал ревность из-за блистательных успехов Субэдэя. Как бы то ни было, Чингисхан удовлетворил его главное пожелание. Среди разгромленных половцев, булгар, канглы и других полоненных народов выявились желающие служить монголам. Полководец и предлагал сформировать из этих добровольцев, дополнив их доверенными найманами, меркитами и представителями других племен, совершенно новое воинство для охраны степей на западе вплоть до Волги. Чингисхан согласился с ним без лишних слов, и некоторые историки усматривают в этой инициативе пробный вариант тамма — версию оккупационных сил кочевников на завоеванных территориях
[1717]. Степной армии Субэдэя было назначено постепенно, но на постоянной основе, завоевывать восточные степи с акцентом на земли волжских булгар.
Чингисхан собирался одарить Джэбэ новыми высокими почестями, но полководец неожиданно умер от лихорадки неизвестного типа. Некоторые авторы совершенно безосновательно предположили, что он умер от ран, полученных в битве с булгарами на Самарской Луке. Во-первых, крайне маловероятно, чтобы Джэбэ находился в авангарде в этот день, а, во-вторых, вряд ли он выдержал бы все переходы после смертельного ранения. Утверждается, что он умер у Тарбагатая, горной гряды к западу от Алтая, на границе между современным Казахстаном и Монголией — то есть в местах, расположенных на расстоянии пятисот миль от Самары
[1718]. Чингисхан тяжело переживал его утрату. Субэдэй, возможно, был величайшим стратегом, но вряд ли стоит подвергать сомнению и то, что Джэбэ был «величайшим кавалерийским генералом за всю историю мира»
[1719]. И через восемь веков поражает грандиозность совершенного им совместно с Субэдэем западного похода. За три года они проскакали 5500 миль — самый протяженный в истории кавалерийский рейд — одержали победу в семи крупных сражениях (обычно против превосходящих сил), в бесчисленных мелких стычках и схватках, опустошили множество городов и поселений и открыли для Чингисхана неизвестный мир Руси и Восточной Европы. Субэдэй наверняка создавал задел наперед, оставляя за собой сеть шпионов и агентов, которые обязывались информировать монголов обо всех событиях и переменах на западе.
Без сомнения, предприятие было дорогостоящее. В походе Джэбэ и Субэдэй потеряли 10 000 человек, а масштабы опустошения, разрушений и убийств, совершенных ими, были ужасающие даже по монгольским меркам
[1720]. Молниеносность, мобильность и военная искусность создали монголам образ несметной, вездесущей и неодолимой орды. Арабский историк Ибн аль-Асир писал: военные достижения Джэбэ и Субэдэя в 1220–1223 годах были настолько невероятны, что последующие поколения ислама не будут признавать их как реальные исторические события
[1721]. Двое монгольских полководцев, возможно, не были волками какого-либо бога, но для самих монголов они, безусловно, были гончими, готовившими ад для сошествия собственно сына Божьего — Чингисхана.
Глава 13
Последние победы Чингисхана
История жизни Чингисхана и монголов иногда представляется нескончаемой чередой массовых убийств, графически отмеченных курганами из белых черепов. Конечно, это не так. И при нем, и до него существовала «степная интеллигенция», интересовавшаяся чужеземной торговлей, особенностями оседлого образа жизни, грамотой и даже абстрактным мышлением
[1722]. Об этом свидетельствует хотя бы то, как бережно монголы относились к оазисам и караван-сараям, дававшим приют и путешественникам, и войскам на марше. Нам известны два типа таких стоянок. Один из них являл собой большой двор с крытым загоном для вьючных животных и отдельным жильем для путников с горницами для религиозных обрядов и медитации. Другой тип состоял из двух дворов — переднего общего и заднего, более благоустроенного — с удобными и уединенными спальнями
[1723]. Монголы никогда не разрушали караван-сараи, а, напротив, старались их усовершенствовать и наилучшим образом приспособить для постоя.
Практической стороны жизни степных людей мы уже касались не раз. Теперь — о духовности. Удивительно, но обнаруживается взаимное притяжение между монголами и приверженцами суфизма в Иране. Последователи суфизма, грубо говоря, представители мистицизма в исламе, в значительной мере признавали право Чингисхана заявлять о божественном предназначении управлять миром. Они верили в то, что монголам благоволит Бог, одаривший их военными талантами и преданными соратниками; некоторые даже были склонны думать, что Чингисхан наделен божьей защитой, которой обычно удостаивались только дервиши
[1724]. В особенности удивляет их искренняя убежденность в праведности борьбы Чингисхана против Мухаммеда и империи Хорезма. Будто бы духи были настолько рассержены роскошью и развращенностью шаха и его народа, что они упрашивали монголов: «О, неверные! Идите и убейте злодеев!» По понятиям приверженцев суфизма, причиной бедствий, обрушившихся на Иран и ислам, была алчность Мухаммеда, возжелавшего завладеть богатствами Чингисхана и укравшего их в Отраре, а в разрушении Хорезма они видели божью кару за нечестие
[1725].
