Глава 8
Завоевание Северного Китая
Перемирие продержалось недолго, как, собственно, и предполагали противники. Едва закончились все формальности, император Сюань-цзун, устав от осадных забот, решил перебраться на юг в Кайфын (июнь 1214 года). Члены совета, поддерживавшие проект, доказывали, что этот город защищать легче, чем Пекин, поскольку протяженность его периметра составляет 120 миль, обнесенных крепостными стенами, валами и рвами, перемежающимися садами и огородами
[1076]. Это был заключительный этап в китаизации чжурчжэней, означавший необходимость уйти из Внутренней Монголии и Маньчжурии. Тушань-и, императорский советник, главный представитель «старого» поколения чжурчжэней, уговаривавший императора переехать на север в Ляоян, будто бы умер от разрыва сердца, когда узнал о таком решении Сюань-цзуна. Вместе с императором отправился на новое место верховный главнокомандующий Гао-цзи, но кронпринц остался в Пекине, опровергая слухи, будто его отец сбежал; остался в Пекине и военный советник
[1077].
Мотивы Сюань-цзуна можно по-разному интерпретировать. Вроде бы он боялся севера, где слишком много киданей, опасался, что его положение столь же ненадежное, как и у предшественника, бывшего принца Вэй (он пришел к власти посредством переворота, таким же образом мог и лишиться ее). Не последнюю роль мог сыграть и простой, но циничный расчет: земли севернее Желтой реки доставляют больше беспокойств, нежели благ, тогда как дельта Хуанхэ, регулярно приносящая богатые урожаи и доходы, является подлинной житницей империи. Для ублажения народа, который он собирался покинуть, император объявил амнистию для всех бунтовщиков
[1078].
И сын, и военный советник, остававшиеся в Пекине, вели себя достойно, героическими усилиями отвоевали Ляоян, хотя вскоре опять его потеряли. В любом случае, переезд на юг сопровождался целым рядом плохих предзнаменований. Огромный караван отправился из Поднебесного города в июле, предполагая провести в пути два месяца: тридцать тысяч подвод, три тысячи верблюдов, нагруженных разнообразными богатствами и сокровищами. Уже через тридцать миль в императоре проснулась паранойя: он приказал двум тысячам киданей в императорской страже возвратиться в Пекин на своих двоих, поскольку к ним не было никакого доверия, а командующему стражей — конфисковать у них лошадей. Кидани взбунтовались, а когда другие стражи получили приказ разоружить их, началась потасовка. Бунтовщики ускакали в Пекин, забрали у городских ворот других лошадей и отправились на север, оповестив Чингисхана о готовности покориться и служить ему. Так несчастливо для императора закончилась попытка усмирить непокорных киданей
[1079].
В Пекине отъезд императора восприняли как побег, и это лишь увеличило число дезертиров. Чингисхан, узнав о перемещении двора в Кайфын, рассвирепел, обвиняя Сюань-цзуна в надувательстве и нарушении условий перемирия. Он сразу же возобновил военные действия, обрадовав сторонников жестких мер, таких как Субэдэй, убежденных в том, что при отсутствии военной опасности цзиньцы постепенно вернут утерянные города и земли. Формально Чингисхан использовал в качестве casus belli отказ цзиньцев предоставить его послам свободу передвижения к сунцам
[1080]. Он отправил также Мухали на север помогать восстанию киданей; Мухали как всегда блестяще справился с заданием, отвоевав и Ляоян
[1081].
Положение цзиньцев в Маньчжурии стало совершенно безнадежным. Показательна в этом отношении история генерала Пусянь Ваньну, посланного в свое чжурчжэньское отечество в 1214 году. Когда его экспедиция с треском провалилась, он решил не возвращаться в Пекин — там уже вошло в привычку казнить генералов-неудачников на основании подозрений в том, что они «должно быть, продались» Чингисхану — и создать собственное царство. Весной 1215 года он объявил себя царем Дачжэня, являющимся единственным и подлинным правителем Цзинь ввиду бегства императора на юг. Он назначил визирем шарлатана по имени Ван Гуй, даоса, исполнявшего роль и прорицателя, и толкователя «Ицзин» («Книги перемен»)
[1082]. Агония империи Цзинь сопровождалась одновременно и трагедией и фарсом.
Чингисхан поручил осаду Пекина Самухе из племени салджиут, еще одной восходящей полководческой звезде. Самухе не потребовалось много времени, чтобы понять: главная причина безуспешных попыток взять Пекин в первые месяцы 1214 года — излишняя самонадеянность и недооценка сильного противника. Монголы дважды прорывались в город, но каждый раз их вышибали обратно. Они понесли тяжелейшие потери, когда пробились во внешний город и оказались отрезанными: противник поджег улицы позади них и перекрыл пути отхода
[1083].
Средневековый Чжунду действительно был почти неприступен. Он располагался в южном секторе современного Пекина, но имел периметр фортификаций протяженностью тридцать миль, включая двенадцать ворот, сорокафутовые зубчатые стены из обожженного кирпича, 900 боевых башен, три концентрических вала и, самое устрашающее, четыре малые крепости вне городских стен, соединенные с цитаделью подземными туннелями. Каждая из этих крепостей была размерами в одну квадратную милю, имела двое ворот, башни, рвы, амбары, собственные арсеналы и сокровищницы. Угроза атак из одного или всех четырех фортов создавала серьезную проблему для монголов при штурме главной твердыни
[1084].
Другая трудность была связана с численностью населения: сколько бы человек монголы ни убили в сражениях, на место погибших всегда находились десятки тысяч новых воинов, и монголы сталкивались с геркулесовой проблемой борьбы с многоголовой гидрой. Население внутреннего города возросло с 82 000 человек в начале эры Цзинь в 1125 году до невероятных четырехсот тысяч к 1207 году, а Большого Пекина — с примерно 340 000 человек до 1,6 миллиона. Внутренний город охраняли 20 000 закаленных в боях ветеранов, гарнизон каждого отдельного форта состоял из четырех тысяч бойцов, но к оружию обычно призывалась добровольно или по принуждению вся остальная часть взрослого мужского населения. Самуха мог выставить против этих гарнизонов около 50 000 воинов (в основном киданей)
[1085]. Монголы еще не овладели осадной техникой в той мере, в какой они применяли ее позднее в войнах на западе, и брать город бомбардировкой метательными снарядами они не умели. Их главным оружием было экономическое удушение и истощение противника голодом.
