– Он утонет, – безучастно проговорила Настя. Витька плюхнулся рядом, обхватил девушку за плечи, и та не шелохнулась.
– Да и хрен с ним. Подумаешь, потеря.
Депутат завопил что было сил, раздался гулкий жуткий вздох, и дом медленно поехал вниз, точно тянул его кто за расколотый надвое фасад. Тошно-медленно дом исчезал из виду, пропали оконные проемы, белые кирпичи карниза под крышей и сама крыша погрузились в песок. Торчать осталась лишь труба и часть ската, точно хребет динозавра. Клен опасно дрогнул, но удержался, мокрый песок поднялся выше и скрыл мощные толстые корни дерева, от лавки остались торчать только две красиво выгнутые ажурные ножки.
– Вот теперь точно все.
Витька лег на спину и уставился в голубое, без единого облачка небо. Настя подняла голову.
– Я даже на работу позвонить не могу, телефон потеряла, и все документы. Меня уволят за прогул по статье, внесут в черный список, и я никогда не найду нормальную работу. Пойду в продуктовый магазин или на рынок макаронами торговать…
Витька перевернулся на живот, подпер щеку ладонью и уставился на мост.
– Накатить бы сейчас, – пробормотал он, – жалко, водка пропала. Я вчера как чувствовал, что допивать надо. Баба Надя не обиделась бы.
* * *
Времени, что еще пару недель назад девать было некуда, вдруг сделалось в обрез. Макс постоянно куда-то ходил: то в полицию, то в местную администрацию, то в паспортный стол, то просто слонялся по городу, лишь бы не сидеть в четырех стенах своей халупы. Временное жилье, то бишь комната в общаге, помещалась недалеко от вокзала, и двери не закрывались ни днем, ни ночью. Хорошо, что из вещей были только те, что на себе и разбитый мобильник, иначе пришлось бы вешать на дверь комнаты амбарный замок: обычный уже несколько раз пытались вскрыть, но поймать засранцев никак не получалось.
Гадюшник оживал рано: в полшестого утра мимо двери по коридору шаркали тапками гастарбайтеры со второго этажа, через полчаса после них выходили зверообразные тетки-пельмени из комнаты-хостела напротив и с грустными матюками брели на выход. Работали они сутками, ездили на другую сторону Москвы упаковывать то ли стиральные порошки, то ли крупу, возвращались утром другого дня, потом двое суток пили, ходили в гости, приводили «кавалеров» к себе, потом все повторялось по новой. После по коридору сновал еще мелкий народ, в основном без определенных занятий: погорельцы, сироты, бродяги. Общага считалась социальным жильем «для граждан, оказавшихся в трудной жизненной ситуации», что не мешало коменданту сдавать по часам свободные комнаты и по-тихому извлекать из площадей свой некислый профит. Макс вышел в девять: на полдесятого ему назначил встречу следователь местного УВД. Дело по факту обрушения дома быстро стало эпизодом в основной разборке: на стройке погибло больше десяти человек, не сумевших выбраться из бытовок во время обвала, и Макс был важным свидетелем. Вышел он заранее, решил прогуляться с утра, благо погода позволяла, а ходу до места встречи было от силы четверть часа. В коридоре уже было пусто и довольно тихо, только орал за крайней у лестницы дверью ребенок, а его мать, толстоногая бабища, курила в открытое окно, навалившись тушей на подоконник, и болтала по телефону. Говорила она в основном матом, оценивающе глянула на Макса и демонстративно отвернулась. Помнила, как сунулась к новому соседу за деньгами «на молоко ребенку», а ушла, с чем пришла. В тот раз реально в карманах ни копейки не было, а после узнал, что Маринка, так звали бабу, нигде не работает, что ребенок у нее инвалид, и живут они на пособие. И что Маринка должна всей общаге, а не отдает потому, что все ей должны, ибо дитятко больное, и вообще вы сволочи богатые и еще заработаете.
Дождик, поливавший последние два дня, прекратился, Заборск постепенно просыхал и местами даже радовал яркими красками. Макс прошел мимо огромного монастыря с прорвой церквей за белой могучей стеной, пропустил блаженного вида девку в платочке и еще пару таких же злобно-смиренных матрешек, перешел проспект по подземке. На стенах местные умельцы намалевали пейзаж из взгорков и пригорков, где вперемешку с елками из земли на кочках торчали кресты с парящими сверху голубками. Кто-то разукрасил эту лубочную благодать свастикой почему-то золотого цвета. В конце перехода два мужика в рабочих робах замазывали панно синей краской точно такого же цвета, как на стенах сортира в казарме, где Макс жил во время службы. Он взбежал по ступенькам на солнце, прошел еще немного вдоль дороги, повернул. И оказался у цели: осталось только подняться на крыльцо и толкнуть тяжелую глухую дверь. Макс уже взялся за ручку, когда его окликнули, он обернулся на знакомый голос. Под кустами сирени неподалеку стояла лавочка, оттуда торопился Витька. Он на ходу докурил и бросил окурок, следом за Витькой с лавочки вскочила круглая коротенькая барышня, глазастая, щекастая, в пестром платье в пол и на острых каблучках.
– Тамара, подожди, – Витька махнул барышне, та села на место и заулыбалась Максу, заморгала круглыми глазками. Витька подбежал, схватил Макса за рукав и потащил в сторону.
– Здорово, как ты, как дела? – Витька косил на дверь и на Тамару, что копалась в своей сумочке, а сама исподлобья следила за Витькой. – К следаку вызвали?
– Ну да, на полдесятого.
– Я только оттуда, – сказал Витька Выглядел он неплохо: умыт, причесан, побрит, шмотки недорогие, но новые, даже щеки чуть округлились за неделю, что Макс его не видел. Витьке тоже дали комнату в общаге, он переночевал там пару раз и пропал из виду, как в воду канул. Макс решил, что тот смылся от греха подальше, а нет, исчезновение имело простое объяснение.
– Я только от него, – быстро говорил Витька, – он тебя про Ахромкина спрашивать будет, про пожар, про бабу Надю. Не, ты подумай: как депутат у нас беспределил, так пофиг всем было, а как почти двадцать человек погибло, так враз припекло…
– Двадцать? – перебил Макс. Витька снова обернулся, махнул улыбчивой Тамаре и зашептал:
– Ну, на стройке. В бытовках народ спал, когда все началось, выбраться не успели. Кто утонул, кто задохнулся, теперь точно всех посчитали. Ахромкин, я слышал, землю какому-то хрену московскому на пятьдесят лет в аренду сдал, и этот хрен стройку затеял. Не знали, что там еще с царских времен кроме сарая ничего не строили, да и то по одному в десять лет. Там дыра в земле, карстовая пустота, над ней тонкий слой глины. Вот такой, – Витька показал щелочку меж большим и указательным пальцем, – сваями ее раздолбили, и пришел песец. Щас огорожено все, и охрана есть. Я там был пару дней назад, вода почти ушла, грязи по колено, от дома только крыша с трубой осталась и клен мой, раскудрявый, – Витькин взгляд потеплел. – Я туда еще попозже схожу, когда все уляжется, – Витька искоса глянул на Макса, – не думаю, что там глубоко. Лопату, металлоискатель куплю… – Он осекся, вытащил сигареты. – А Дениска умом тронулся и в дурке сидит, его психом могут признать, а психа не посадят. Зря ты тогда его пожалел.
– В дурке тоже не сахар, – перебил его Макс, но на душе стало противно. Ахромкин, скользкая гадина, будет выкручиваться на все «оптимизированные» средства, безнал и кэш, лишь бы отмазаться от зоны. И, похоже, выкрутится. Прав Витька, в обойме еще три патрона было, мог бы просто выпустить не целясь, в область мишени, как говорится, а там дело случая.
