А он, Бобров, теперь не хозяин. Его хозяин сейчас дежурный, который закроет за ним дверь тюремной камеры. Где Боброву бог знает, сколько, придется ждать другого хозяина. Который определит, сколько ему в этой камере сидеть, пойти или не пойти к третьему хозяину, который может продлить этот срок на месяц, на два. Как будет угодно ему, хозяину.
Хозяев у Боброва теперь много. Поэтому он может остаться в тюрьме до конца своей жизни. Все зависит от его поведения. Даже не от ума. От того, сумеет он договориться или нет. И от того, найдет ли он вообще хозяина, с которым можно договориться.
Глава 12
Время, похоже, остановилось. Бобров застрял в узкой вонючей трубе между прошлым и будущим, где ровным счетом ничего не происходило. Он ходил, сидел, лежал, но не продвигался по этой трубе, ни на сантиметр, спертый воздух камеры зажал Борова в тиски, и не отпускал. По счастью, в этот сухой и солнечный майский день он томился в камере предварительного заключения один. Жители Чацка не хотели в такую погоду бузить, воровать, убивать. Они хотели греться на солнышке и мечтать о выходных, когда поедут за город, на шашлыки.
Бобров подумал, что лучше бы он тоже на это согласился. На шашлыки. Поехал бы вместе со всеми на турбазу, где во весь рот улыбался бы Квашнину. И сделал бы там предложение Нине, как того хотели она и Квашнин. Вместо этого он, Андрей Бобров, наделал глупостей. Он вынужден был признать, что вел себя неразумно. Не позвонил Карену, как хотел, не подстраховался. И уж совсем неразумно было мчаться в рабочий городок по звонку незнакомого человека, который по телефону представился сотрудником полиции.
«Как я мог на это попасться?» — ужасался Бобров. «Ведь это же примитивный развод! Я должен был сначала удостовериться, что моей машины и в самом деле нет на месте».
Теперь он понял, что и умные люди запросто теряют голову от страха. И перестают что-либо соображать, когда слышат: «Вам звонят из полиции».
«Хоть бы фамилию спросил, дурак!» — продолжал ужасаться Бобров. «Банальная фраза: представьтесь, пожалуйста. Напрочь вылетело из головы!»
Он вскочил, потом сел. Потом вдруг вновь вскочил и заорал:
— Дежурный!
— Ну? Чего тебе? — дядечка был добродушный и простоватый. Боброву, похоже, повезло.
— Я хочу позвонить! У меня отобрали мой айфон!
— Не положено, — буркнул дядечка.
— Но я имею право на один звонок!
— Вот начальство вернется — и разберетесь.
— Так позовите ваше начальство!
— Дык… На вызове все. Убийство — это тебе не фунт изюму, — наставительно сказал дежурный. — Всем миром поехали. Ну и натворил ты, парень делов.
— Я не убивал! — взвился Бобров.
— Все так говорят.
— Но я и в самом деле не убивал! Почему вы мне не верите?
— Начальство разберется, — сурово сказал дежурный.
— Ну, тогда вы позвоните. По своему телефону.
— Дык… звонок денег стоит.
— Тогда по рабочему позвоните.
— Не положено.
— Но ведь я с работы ушел! Меня будут искать! У меня, в конце концов, есть родственники, — соврал Бобров.
— Кому позвонить-то? — неожиданно согласился дежурный.
— Гольдману.
— Осип Осиповичу?
Слава богу! Полицейский знал Гольдмана!
— Да. Пожалуйста, — тихим, смиренным голосом попросил Бобров. — Скажите ему, что я в тюрьме. Я продиктую вам номер.
— Дык… Я в больницу позвоню. Небось, найдут.
И когда дежурный уже шел к телефону, Бобров спохватился, и не своим голосом заорал ему в спину:
— Нет! Мартину! Позвоните Мартину! В банк! Позвоните в «Счастливый»! Я передумал!
Дежурный вздрогнул и обернулся:
— Да ты парень, психованный! Огребешь с тобой. Пусть уж начальство разбирается.
— Хорошо! Звоните Гольдману! Я согласен!
Но дежурный уже ушел.
Бобров сел, обхватил голову руками и стал сокрушаться: «Что я за человек такой? Вечно все порчу. Чего мне стоило промолчать, когда он пошел звонить? Через каких-нибудь полчаса Ося был бы здесь. Его в Чацке уважают. И я бы уже звонил Мартину по Осиному телефону».
Бобров понял, что он не умеет сидеть в тюрьме. И напрасно он купил Уголовный Кодекс. Примеривал на себя роль заключенного тоже напрасно. Тюрьма — его смерть. Вот что он понял. Кожа, наросшая в Чацке, слезла с него окончательно, теперь Бобров был похож на кусок окровавленного мяса. Болело все тело, хотя били только по лицу и в бок.
«Умру, но ничего не подпишу», — решил Бобров. «Никакого признания. Пусть хоть убьют. Какая разница, если я здесь все равно умру? Раньше, позже… Не подпишу — и все».
Когда его пригласили, наконец, к дознавателю, Бобров пошел туда с гордо поднятой головой. Готовый умереть, но не подписать чистосердечное признание в кражах клиентских денег из банковских ячеек и двух убийствах.
В кабинете кроме незнакомого ему молодого парня с прилизанными волосами Бобров увидел и давешнего громилу. Опера, бившего Боброва у гаражей, который был уверен, что он, Бобров, убийца, и его надо прессовать, чтобы подписал признание. Бобров потрогал языком разбитую губу и не стал качать права и задавать уместные вопросы:
— А где мой адвокат?
— Почему я не имею права на звонок?
— Вы разве имеете право меня допрашивать вдвоем?
Вместо этого он, молча сел и приготовился умирать.
— Бобров Андрей Ильич? — спросили у него.
Бобров торжественно кивнул:
— Он самый.
— Работаете в «Счастливом»? — он снова кивнул. — И давно?
— Полтора года.
— Вскоре после того, как вы устроились в банк на работу и начались кражи из ячеек. Так?
— Возможно. Но я к ним не имею никакого отношения.
— Правильно. Деньги, скорее всего, брала Липкина. Когда над вашей преступной группой нависла угроза разоблачения, вы убрали сообщницу. А сегодня вы устранили и другого сообщника: мастера, который делал дубликаты ключей. Толоконникова. По кличке Толокно.
— Я не знал Липкину. И мастера тоже не знал. Докажите сначала наше с ним знакомство.
— Как так не знали Липкину? — удивился дознаватель. — Она месяц работала в вашем банке операционисткой.
— Они меняются так часто, что я их даже в лицо не помню. Не то, что по фамилиям.
— Крепкий орешек! — опер, который бил Боброва встал и подошел к нему: — Будешь колоться, мразь?!
— Паша, сядь, — поморщился дознаватель.
— А чего он… Москвач хренов.
