— Мы тебе лучшую койку оставили, у окна, — улыбнулся Бобров.
— Андрюха, ты — человек! — с чувством сказал Олег и побежал заселяться.
— Так, рассаживаемся, — командовал Свежевский. — Бухгалтерские с бухгалтерскими, говорящие головы с говорящими головами… Руководство отдельно, вон за тем столом! Гости плюс один, где приткнутся, кроме Зиненок…
Не сговариваясь, первыми из начальства появились Шелковников с Мартиным. Бобров увидел, что Ося прав: глаза у Мартина были стеклянные. Он смотрел мимо Боброва, хотя, казалось, что смотрел на него. Но это был взгляд человека, который полностью ушел в себя, а мир вокруг сделался туманным. Пьяный Мартин погружался в мрачное безразличие, он просто переставал что-либо чувствовать. И реагировать на окружающих, потому что не слышал, что они говорят. Бобров понял: бесполезно. Мартин им сегодня не поможет. Он уже принял «обезболивающее» в количестве достаточном. Тем не менее, Бобров пошел туда, к столу для начальства, чтобы занять местечко. Ему, как начальнику валютного отдела и урожденному москвичу, земляку Василия Дмитриевича препятствовать не стали. Квашнин ему благоволил, они даже обедали как-то вместе, все видели. Надо же, чтобы кто-то поддерживал беседу с боссом, и чтобы у них нашлись общие темы.
— Сюда, Андрей, — позвал его Стас и указал на свободный стул. Сам он был повсюду, но потом Бобров обнаружил Стаса по правую руку от Квашнина. Свежевский не сидел, он стоял, но создавалось ощущение, что там, за могучим плечом Квашнина пристроился стульчик для Стаса. Который на полусогнутых что-то нашептывал на ухо Василию Дмитриевичу.
Гольдман, подумав, пошел к Зиненкам. Они все, кроме Нины, облюбовали стол рядом с бухгалтерией, где работал Григорий Иванович. Бетси, подвинувшись, дала Гольдману место рядом с собой. И он расцвел довольной улыбкой.
«Бросил меня», — с досадой подумал Бобров. «А вдруг я напьюсь? И кто тогда приглядит за Мартином?».
Наконец, когда все уже были в нетерпении, появился Квашнин. Бобров жадно вгляделся в его лицо, потом перевел взгляд на Нину: было уже или нет? Судя по тому, как она нервничает, Квашнин решил оставить Нину на десерт. Бобров так и не понял, что он почувствовал, облегчение или досаду? Не исключено, что в отчаянии Нина опять попытается ему навязаться, а он, пьяный, не устоит.
«Не пей, слышишь?» — сам себе велел Бобров.
— Речь, Василий Дмитриевич! Речь!
— Просим!
«Счастливцы» захлопали в ладоши. Время первого тоста, который, как известно, должен сказать главный, пришло. Без этого не начнут. Все уже проголодались и, вдыхая смачные запахи, идущие от дымящихся мангалов, глотали обильно выделяющуюся слюну.
Квашнин встал рядом с Ниной, которая вертела в тонких пальчиках пустой бокал.
— Друзья! Наполним наши бокалы! Или что там у нас?
— Стаканцы, Василий Дмитриевич! — брякнул кто-то.
— Тихо ты! — зашипели на смельчака.
— Да все одно, — Квашнин откашлялся. Байдашев налил в его пузатую рюмку «Мартель» и протянул боссу.
Все сидели, и Квашнин, говоря тост, возвышался над банковскими, словно одна из башен Москва-сити. Такой же причудливо-извращенный, по-своему прекрасный, и провинциалам не понятный. Но пафосный и донельзя значимый.
— У всех налито? — подмигнул вдруг он. Народ одобрительно загалдел: свой! — Друзья! Я думаю, никто не сомневается в том искреннем чувстве признательности, с которым я поднимаю этот бокал. Я никогда не забуду оказанного мне в Чацке радушного приема. Ответом на который будет этот скромный пикник. А присутствие здесь первой красавицы Чацка делает его незабываемым, — Квашнин подбородком указал на Нину. — К вам, мои сотрудники, я обращаю свою речь. Так сказать, по итогам моего визита в Чацк. Сначала о хорошем. Держите высоко наше знамя. Не забывайте, что мы, банковские работники соль соли земли и нам принадлежит будущее. Не мы ли контролируем финансовые потоки, направляя их в нужное нам русло? Не мы ли даем работу всем этим заводам, фабрикам, колхозам? А, соответственно, всем, живущим в стране, и в частности здесь, в Чацке, людям. Потому что у нас — деньги. А деньги это сила! Деньги — это власть! Только в нашей власти одобрить кредит или отказать в нем. Пожаловать ипотеку, или проигнорировать просящего. Обанкротить бизнес или пощадить. Мы решаем судьбы мира. И мы решаем судьбу этого города. Только мы. Жить ему или умереть. Ибо, обескровленный, лишенный денег, этот город превратится в ничто. Так гуляйте же от души, властители судеб! Знайте, друзья, что природа тратит свои творческие силы на создание целой нации для того, чтобы из нее вылепить два или три десятка избранников. Имейте же смелость и силу быть этими избранниками!
— Ура! Ура! — закричали «счастливцы».
Все вдруг вскочили.
— За это надо пить стоя! — заорал подхалим Свежевский.
— Гнусная речь, — сказал Гольдман Бетси, которая, как и он, осталась сидеть.
— Даже пить за это не хочу, — кивнула Бетси и демонстративно отставила свой бокал с красным вином.
Но возбужденные сотрудники банка не обращали на них внимания. Всем захотелось чокнуться с Квашниным. Бобров стоял, как оглушенный. Он машинально встал, повинуясь порыву, когда вскочили все. Но потом он увидел, что Мартин сидит, и тоже сел.
Какое-то время под навесом была сумятица. Огромный Квашнин своей, казалось, неимоверно длинной рукой дотягивался до всех стаканов, которые к нему протягивали. Банковские наперебой хвалили его красноречие и гениальность. Ум и прозорливость. Щедрость и чуть ли не красоту! Наконец, все желающие чокнулись с боссом, и выпили, кто вино, кто водку, кто коньяк. Трезвенников не нашлось. Бобров от отчаяния и с досады хлопнул чуть ли не стакан коньяка. На душе было муторно.
«Соль соли земли», воодушевившись, поедала бутерброды с икрой и осетриной, поверив в свою исключительность.
Квашнин, пригубив коньяк, сел и орлиным взором обвел пирующих сотрудников «Счастливого». Бобров замер. «Ну, начали за здравие. Но кто же вор? Неужели он сейчас это скажет?!»
Ему самому кусок в горло не шел. Приближался момент. Тот самый момент истины, которая должна быть озвучена. Без этого москвичи не уедут.
Воспользовавшись паузой, когда все дружно и с аппетитом закусывали, Квашнин весомо сказал:
— Я не закончил свою речь.
— Так! Тихо всем! — тут же скомандовал враз выпрямившийся Свежевский. Который на полусогнутых стоял за плечом Квашнина, на посылках. Казалось, Стас готов немедленно вцепиться в глотку всякому, кто посмеет перебить Василия Дмитриевича. Народ затих.
— Надеюсь, вы не забыли цели моего визита в Чацк? — спросил Квашнин. — Я приехал с ревизией, чтобы навести в банке порядок. Об этом я буду говорить сидя. Все меня если не увидят, то услышат. Итак, причиной ревизии послужило воровство из клиентских ячеек. К которому добавились два убийства. В банке орудовала преступная группа, состоящая, как выяснилось, из четырех человек. Да, четырех. Двое из которых убиты. Что до остальных, с ними разберутся не далее как в понедельник. Не скрою: дело запутанное и сложное, но мы с моим помощником во всем разобрались, — Квашнин взглядом нашел Байдашева. Тот привстал. — Сиди, Леня. Итак, дело, можно сказать, закрыто.
