Серебряная подкова над входом.
Серебряные пули в револьвере.
Серебро.
– Револьвер, – произношу я вслух. – Тот, из которого ты стрелял той ночью. Пули были серебряные?
– Как ты… он у тебя? – удивленно спрашивает отец. – Я думал, она его каким-то образом забрала с собой… да, они серебряные. Согласно легенде, их можно убить только серебром. Я купил револьвер ей в подарок, когда мы поженились. По традиции наевфуиль дарит своей супруге что-нибудь серебряное на свадьбу.
– И ты выбрал оружие с серебряными пулями?
– Она сама попросила. Хотела собственный пистолет. Он все еще у тебя?
– Он дома. – Во всяком случае, я так думаю. И надеюсь.
– Он нам пригодится.
– Сначала нам нужно выбраться отсюда, – отвечаю я и тут же замолкаю от непривычной для себя формулировки.
Мы. Он так долго был моим врагом, что сейчас мне трудно представить его союзником. Но это так. Отец всегда был на моей стороне. Сколько же времени мы потеряли.
– Ты ее не убивал, – констатирую я вслух. Мне кажется важным это произнести.
– Нет.
– Прости меня. – Это тоже необходимо. – Я думала… очень долго… я думала иначе. Я боялась.
– Ты думала, я тебя тоже убью? – У него такой грустный голос.
– Прости, – повторяю я.
– Ты поступила, как считала нужным, – говорит он. – Иди сюда.
Прижимаюсь лицом к решетке и вижу протянутую ко мне руку. Я беру ее. Отцовские ладони больше моих, а кожа на них загрубела от многолетнего труда. У него холодные пальцы, и мне становится совестно за два одеяла. В последний раз я держала отца за руку, когда мне было девять.
Это продолжается недолго. Думаю, он стоит в том же положении, что и я: прижавшись вплотную к стене, извернувшись, чтобы дотянуться. Но это приятно. Возникает желание ему о многом рассказать. О том, что хотела сбежать, но теперь мне больше это не нужно. О том, что он был недалек от истины, когда предполагал, что Рен ухаживает за мной и что я не против. О том, что Мэгги Уилсон вовсе не старая ведьма.
Однако я молчу. Я слишком суеверна и не хочу испытывать судьбу. Не желаю прощаться, когда самое время говорить «привет». Хоть он мне и отец, мы абсолютно чужие люди. Но у нас будет время это исправить. Мы сможем все починить и наладить. Нам главное выжить.
Больше этой ночью мы не разговариваем, но это неплохо. Впервые за долгие годы между нами нормальная здоровая тишина, без напряжения. Отец, возможно, спит, но я бодрствую. И продумываю план.
Как только Мэгги меня выпустит, я отведу ее в сторону и все расскажу. Отец будет в безопасности в тюрьме, и я позабочусь о том, чтобы ему принесли нормальной еды и одеяло. А мне нужно вернуться домой и забрать револьвер и сумку.
У меня есть восемь серебряных пуль. Этого мало, но если мы соберем все серебро в Ормсколе, каждую ложку, кольцо, пряжку и семейную реликвию и расплавим их, кузнец Йен Смит отольет еще. Чтобы хватило на каждую тварь. Чтобы зарядить все оружие Ормсколы. Я засяду у входа в их логово и не уйду, пока не перестреляю всех и каждого, кто высунется оттуда. И пока они будут пытаться меня остановить – а я уверена, что они будут пытаться, – группа людей сможет пробраться внутрь и спасти Кору и других выживших.
Я слышу крики за окном, неуклюже встаю и зову:
– Па.
Небо начинает светлеть, и я вижу мельтешащие у ловушки фигуры, тащащие с собой рулоны плотной ткани. Я смотрю, как они разворачивают их, накидывают на клетку, чтобы спасти существо, которое раньше было Джеймсом, от солнца. Он, или оно, все еще сидит, съежившись от страха, и мне на миг становится его жаль. Интересно, осталось ли в нем хоть что-то от Джеймса Баллантайна. Интересно, что оно помнит. Понимало ли оно, кто такой Джим, когда убивало его? Может ли оно говорить?
Интересно, может ли она.
Когда клетка накрыта, мужчины, заметно нервничая, подходят к ней. Поднимают ее, и Йен вместе с тремя товарищами, включая каланчу Диззи Кэмпбелла, тащат ловушку к тюрьме. Ну конечно, они несут ее сюда. Куда же еще? Разве есть другое здание, построенное для содержания кого-то в клетке? Пока мужчины ее волочат, я замечаю Джайлза Стюарта, наблюдающего с безопасного расстояния. Внутри меня распускается злость, кроваво-красный цветок ярости и отмщения, которого жаждет мое сердце. Джайлз, словно что-то почувствовав, поворачивается к тюрьме и смотрит наверх. Я понимаю, что он видит меня и моего отца, по улыбке. Она ползет по его лицу как змея, а потом исчезает в мгновение ока. Улыбка триумфа, несмотря на то, что его лучший друг и, возможно, многие другие мертвы. Он не может сдержать радости от того, что мы заперты здесь.
Джайлз не сводит с меня глаз, пока идет к тюрьме. Потом он следом за мужчинами с клеткой заходит в здание и исчезает из виду.
Я поворачиваюсь ко входу в камеру и жду.
Глава двадцать пятая
Когда начинают пытать существо, в которое превратился Джеймс Баллантайн, я все еще нахожусь за решеткой.
Звуки, которые он – оно, что бы то ни было, – издает, наводят ужас. У меня мурашки бегут по спине от его пронзительного визга. Кажется, что существо в агонии, что с него сдирают кожу, прижигают плоть раскаленным железом.
«Еще двое суток назад он был одним из нас, – думаю я. – Быстро же жители Ормсколы забыли об этом».
Вспоминаю, как Гэвин усомнился в том, что оланфуили являются монстрами, и как в ответ на это я разозлилась.
Существо испускает жалобный, душераздирающий стон, и я не выдерживаю.
– Выпустите меня, – кричу я и прохожусь ведром по прутьям.
Внизу наступает временное затишье, будто меня услышали, но потом крики раздаются снова, и никто не приходит.
– Они не оставят меня здесь, – твержу я.
– Мэгги не позволит этому случиться, – соглашается отец.
Но даже когда в камере становится светло и солнце восходит над горой, никто не приходит. Они, должно быть, закрыли чем-то окна на первом этаже, потому что оланфуиля все еще слышно. Теперь он непрерывно и истошно рыдает, и это еще хуже. В его плаче есть некая пустота, словно все, что было в нем живого, исчезло, и остались только боль и шум. Это невыносимо, и мне приходится заткнуть уши и начать напевать, чтобы не сойти с ума.
Я стою, согнувшись, и потому не вижу, как кто-то заходит. Ощущаю руку у себя на плече и моментально выпрямляюсь, едва не разбив нос Маррену Россу.
Рен.
Я бросаюсь к нему и крепко его обнимаю.
– Нам нужно идти, – говорит он, после того как горячо целует меня в лоб. – Никто не знает, что я здесь.
