Потом Ланс вбежал в спальню родителей, очевидно, в поисках наличных. Последней остановкой стала кухня. Ланс вызвал по телефону такси и, разговаривая, обошел кухню, собирая в пакет всю вегетарианскую еду, которую видел.
Закончив сборы, он пошел к входной двери, а я за ним.
Он сел в плетеное кресло на террасе, и я тоже.
Он закурил, и я закурила.
Тут к дому подъехало такси, и он ушел, не сказав ни слова.
Я плакала, пока меня не вырвало.
Когда я притащилась обратно в школу, прошел и второй урок, и обед. Я сидела на третьем уроке, прокручивая в памяти последние моменты, проведенные с Лансом Хайтауэром. Я жалела, что не взяла ничего из его дома. Что-то на память.
Потому что я знала – он не вернется.
Он меня ненавидит.
И никогда нисколько меня не хотел.
Учителю принесли записку, и он прочел ее, не переставая учить нас покупать акции дешево и продавать дорого, что звучало как издевка, потому что ни у кого из нас никогда не будет столько денег, чтобы куда-то их инвестировать. Прочитав записку, он вручил ее мне. Там говорилось, что я наказана за необоснованный пропуск второго урока.
Офигенно.
Я изо всех сил заставила себя не плакать на четвертом уроке, а потом, после последнего звонка, поплелась к своему шкафчику.
Я не хотела встречаться с Рыцарем. Не хотела объяснять ему, почему я расстроена. Не хотела слышать, как он обзовет Ланса дерьмом или признается, что это он на него донес. И я не хотела случайно выпалить: «Отвали от меня! Я тебя ненавижу! Это ты разрушил мою жизнь!»
Но, естественно, он был там.
Когда я подошла, Рыцарь тут же спросил:
– Где ты была во время обеда?
Я хотела не замечать его, но после того, что он вчера сказал там, у Пег, я знала, что не замечать его – самое худшее, что можно вообразить.
– Прогуляла, – небрежно ответила я. Открыла шкаф сердитым пинком и зарылась внутри.
– С Лансом? – спросил он обвинительным тоном, который мне не понравился.
– Да, черт, с Лансом, – огрызнулась я. Мне так хотелось на него сорваться. Обвинить во всем, из-за чего моя жизнь была разрушена. Накинуться и лупить по груди кулаками. Но я знала, что всего этого делать не стоит.
Так что я просто захлопнула шкафчик и пошла прочь.
Рыцарь пошел за мной, не отставая ни на шаг.
– Куда ты на фиг идешь? – спросил он. Тон все еще был обвиняющим, как будто он думал, что я опять пойду к Лансу. И слижу с его члена длинную дорожку кокаина. Или сделаю еще что-нибудь, чего Рыцарь не одобрял.
– Наказание, – ответила я, глядя прямо перед собой.
– Я с тобой. – Это был не вопрос. Это было заявление.
– Мне на фиг не сдалась нянька, – огрызнулась я, ускоряя шаг.
– Ты ни фига не знаешь, что тебе нужно.
Распахнув дверь в комнату наказаний, я огляделась в надежде увидеть парту на одного. Ни фига. Судя по всему, из четырех тысяч учеников наказали сегодня только пятерых. Так что не важно – где бы я ни села, Рыцарь смог бы сесть рядом.
Эх.
Я выбрала заднюю парту и тут же начала делать домашку. Рыцарь сел рядом, как я и думала, но вместо учебников вынул из рюкзака рисовальный блокнот.
Минут через десять я услышала звук рвущейся бумаги, и Рыцарь подсунул мне бумажный обрывок. Я глянула на него краешком глаза, и у меня захватило дыхание.
Там была нарисована я. Сгорбившаяся за партой, голова в книжку, кусающая кончик карандаша. На лицо свисали пряди волос – одна была заткнута за ухо, – а крошечная линия на щеке обозначала шрам от укуса собаки, который был у меня с детства. Это было прекрасно, и Рыцарь сделал это с такой легкостью. Я и забыла, насколько он талантлив.
Я осторожно покосилась на него, но он уже работал над чем-то еще.
Через несколько минут послышался новый звук рвущейся бумаги, и на мой стол лег новый рисунок. На нем было мое лицо, только с клоунским носом и в клоунском гриме. Я невольно улыбнулась.
Потом я слышала еще несколько рывков, но больше рисунков не было. Радуясь возможности скорбеть над своей утраченной любовью без помех, я сделала уроки, собрала свое барахло и обернулась к Рыцарю, как раз когда нас отпустили.
Он сидел, повернувшись ко мне, и его глаза ждали встречи с моими. Обычно они были до краев полны ненависти, злости или подозрения, но сейчас эти серо-голубые глаза были… пусты. Как два открытых окна в безоблачный день.
Зато его руки пустыми не были.
Рыцарь держал букет бумажных цветов.
Он протянул их мне медленно, сантиметр за сантиметром, словно готовясь к тому, что я их отвергну.
Я не знала, от того ли, что произошло с Лансом, или потому что никто никогда раньше не дарил мне цветов, или потому что Рыцарь был настолько готов к отказу, но, когда я протянула руку и взяла его подарок, у меня на глазах выступили слезы.
– Это должно было обрадовать тебя, – сказал Рыцарь, нахмурив брови. – Я что, и это испортил?
– Нет, – ответила я, смаргивая слезы. – Нет, вовсе нет.
– Хорошо. Тогда пошли, напьемся.
22
Пока мы шли по парковке к машине Рыцаря, я стискивала свои бумажные розы и подавляла желание взять Рыцаря за руку. Так мы делали только в городе, где нас никто не видел.
Думая о возможных свидетелях на парковке, я вдруг поняла, что Августа тоже не было. Черт. Бедолага. Я отправила его домой пешком и даже не подумала отыскать и сказать, что меня сегодня наказали. Я решила потом позвонить ему.
Рыцарь подсадил меня в кабину и спросил перед тем, как захлопнуть дверь:
– Ты сегодня работаешь?
Я отрицательно помотала головой, и он слегка улыбнулся. Сев в машину, он сунул руку под сиденье и дал мне фляжку.
– Только чуть-чуть. Я же знаю, что ты ни хрена сегодня не ела.
Я послушно отхлебывала по чуть-чуть, пока мы с музыкой из открытых окон мчались по городу. И это сочетание виски в пустом желудке, букета бумажных роз на коленях, прохладного осеннего воздуха, бьющего в лицо, и панк-музыки, наполняющей воздух, улучшило мое состояние процентов на восемьдесят пять.
Когда мы вошли в дом Колтона, Рыцарь взял из холодильника банку колы, вылил немного в раковину и сделал в мою сторону жест пальцами, показывая, чтобы я отдала ему фляжку, которую я принесла в дом, даже не заметив этого. Я отдала, и он долил в банку бурбона. После чего оставил фляжку себе, но банку передал мне.
– Надо покормить Шепа, – сказал он. – Пойдешь?
Я кивнула и вышла с банкой во двор, где села на ржавую железную скамейку на террасе. Светило солнышко, напиток был вкусным. Сладким и пузырчатым. Листья на деревьях во дворе начинали желтеть и золотиться. Трава во дворе у Пег жутко разрослась, дикий виноград почти целиком заплел ржавые качели. Я представила, как маленькие Колтон и Джесс качаются на них. Была ли Пег счастлива тогда?
