В течение нескольких лет ты винила во всем родителей. Потом себя. Ты винила их и себя за приобретенную жесткость, за страх и горечь, хотя на самом деле не виноваты были ни они, ни ты. Просто и ты, и твои родители были абсолютными невежами во всем, что касалось Денег; это было для вас слишком сложно, слишком запутанно и нервно, да и очень уж высок был барьер, отделявший вас от другого, незнакомого мира, – шестисотметровая гора. Единственными проводниками в этом незнакомом мире стали для тебя любовь, удача и скрипичная музыка.
«Боже, благослови Америку», турне 2004 года
Нэшвилл
Композитор снова напомнил о том, что в зале сидят умирающие от рака; мы с Харриет тайком над ним посмеиваемся, но в общем-то он прав. Подавляющая часть нашей аудитории – люди пожилые, больные или выдержавшие самые суровые жизненные испытания. После концертов они подходят к Композитору, и тот выслушивает каждого. Даже если в зале сидят четыреста человек и это займет три часа, он все равно поговорит со всеми желающими. Некоторые провожают его до трейлера, словно надеясь, что он возьмет их в турне. Они рассказывают, что прошли курс химиотерапии, их сын погиб в автокатастрофе, а муж уже несколько месяцев лежит в больнице после инфаркта и только музыка Композитора помогает им держаться. Кто-то даже утверждает, что благодаря ей вылечился от рака, диабета, гипертонии. Композитор называет их «хардкорными фанатами».
Среди «хардкорных» есть и дети. Беседуя с ними, Композитор спрашивает, играют ли они на каком-либо музыкальном инструменте. Если играют, советует продолжать. Больше заниматься. Смотреть выступления великих классических музыкантов на Пи-би-эс. Хорошо учиться. Дети ведут себя так, как вела себя я, получая наставления от взрослых, – слушают в смущении и мотают на ус.
В отличие от посетителей ярмарок и торговых центров, зрители в залах никогда не сомневаются в том, что звук на концерте «живой», и не спрашивают: «А они в самом деле играют?» Если кто и подозревает, то, видимо, стыдится даже самому себе признаться в том, что только что высидел часовой «концерт» под фонограмму, – так стыдится, что нам ничего не говорит.
Однажды вечером я слышу беседу Композитора с женщиной, которая ждала целый час, чтобы к нему подойти. Она плачет: ее сына забрали в Ирак еще в самом начале войны.
Композитор долго сидит с ней, слушает, кивает. Завтра ее сына переводят в отряд особого подразделения, где тот будет работать врачом. Это еще более опасное задание.
– Я буду молиться, чтобы он вернулся живым и невредимым, – произносит Композитор тихо, с искренним беспокойством. Женщину успокаивает его присутствие. Она откидывает темные волосы с лица, и я вижу, что она больше не плачет.
– Я хочу, чтобы он вернулся уже сейчас, – говорит она. – Но он отказывается возвращаться, пока не закончит службу.
– Вам, наверное, очень тяжело.
– Ваша музыка помогает, правда. Она так успокаивает. Хоть несколько минут можно побыть в покое. Вы сегодня так замечательно выступили. Мне очень понравилось. Мне нужен был этот вечер.
– Спасибо, – отвечает Композитор, – благослови вас Бог.
И без тени неловкости он обнимает ее и долго держит в объятиях.
Ицхак Перлман уходит с концерта раньше времени
Нью-Йорк, 2000 год
Одна из первых твоих подработок в Нью-Йорке (а их будет множество) – ассистент в продюсерской компании, организующей крупные концерты в Карнеги-холле. Среди прочего вы готовили «Скрипичный фестиваль» – благотворительный концерт, все средства от которого направляются на развитие Гарлемской скрипичной программы (о ней рассказывается в фильме «Музыка сердца» 1999 года с Мерил Стрип). Пока ребятки из Гарлема рвут душу на сцене, твоя начальница просит тебя отыскать в гримерке Ицхака Перлмана
[46] и узнать, сыграет ли он какое-то «Палладио»
[47]. В тот вечер Перлман уже несколько раз выходил на сцену и договорился с продюсерами, что сыграет или не сыграет «Палладио» на свое усмотрение. Впрочем, «Палладио» – признанный хит, он понравится публике и без участия звезды. Пьесу выбрали для концерта не из-за сложности или богатой музыкальной истории, а потому что в девяностые ее использовали в рекламе бриллиантов «Де Бирс» – той самой, где силуэты мужа и жены показаны на фоне знаменательных событий жизни (ролик начинается с того, как мужчина переносит новобрачную через порог, и заканчивается моментом, когда их ребенку вручают университетский диплом). Зрители любят эту простую, драматичную мелодию, вызывающую перед глазами знакомый визуальный ряд. В школе учителя и одноклассники часто просили тебя сыграть «Палладио» (правда, названия пьесы они не знали – для них, да и для тебя, это была «музыка из рекламы бриллиантов»). Еще они «заказывали» «музыку из рекламы мяса» («Ходаун» Копленда
[48]), «эту песенку Моцарта» («Маленькую ночную серенаду»
[49]) и «Дьявол пришел в Джорджию» – самые банальные запросы в репертуаре каждого скрипача. Теперь же ты сама вынуждена обращаться с подобной просьбой к Ицхаку Перлману, мировой звезде.
Ты очень нервничаешь.
Тихо стучишься в дверь его гримерки.
Ицхак Перлман выглядит старше, чем на фотографии с обложки диска. Он сидит за туалетным столиком под яркими лампами, обрамляющими зеркало.
– Простите, мистер Перлман, – полушепотом произносишь ты, – там спрашивают, сыграете ли вы «Палладио».
Знаменитый, легендарный Перлман – он смотрит на тебя! Слушает тебя! И раздраженно бросает в ответ:
– Не «Палладио», а «Палладио». И нет. Я ухожу домой.
Каир, Египет
2001 год
К концу первого курса ты понимаешь, что зря пошла на скрипичное отделение, и окончательно расстаешься с иллюзиями о своем музыкальном будущем. Отказываться от мечты страшно, и страшнее всего потому, что другой мечты у тебя нет. Но постепенно тебя начинают увлекать другие вещи, и ты не успеваешь оглянуться, как увлечение перерастает в настоящую страсть.
Как это часто бывает в колледже, все начинается с курса по теме, которая тебе совершенно незнакома, – введение в исламскую цивилизацию. Ты ничего не знаешь об исламе и тем более о его цивилизации, но, мучаясь с литературой из обязательного списка и с вопросами для обсуждения, вдруг понимаешь: здесь твоя неграмотность, возможно, сыграет тебе на руку. Для твоих однокурсников каждый семинар превращается в израильско-палестинский конфликт: ребята в ермолках ожесточенно спорят с девушками в хиджабах, а ты молча наблюдаешь за ними с задней парты. До колледжа ты не знала ни одного мусульманина, ни одного араба; ты и евреев-то не встречала, за исключением Фернандо, да и у того родители только наполовину евреи, религиозных предписаний не соблюдают и даже со своей политической позицией не определились. Мусульманам и евреям с твоего курса очень сложно объективно рассуждать на политические темы, а тебе – нет, ведь ты не имеешь отношения ни к тем, ни к другим и незнакома с полемикой обеих сторон. В один прекрасный день ты осознаёшь, что стала лучшей на курсе по мусульманской культуре: твое невежество дало тебе реальное, хоть и незаслуженное, преимущество. Впрочем, этот парадокс тебя ничуть не тревожит: да, ты ничего не знаешь о ситуации на Ближнем Востоке и учишься на «отлично» на курсе, посвященном ближневосточной культуре и истории, – ну и что? Ты записываешься на курсы по смежной тематике: сионизм, изучение Корана, палестинская литература, египетская романистика, женская литература Израиля и арабского мира. К концу второго курса, то есть весной 2001 года, ты переходишь на культурологическое отделение и выбираешь специальность «Ближневосточная культура». Пишешь двадцатистраничные курсовые о разрушении религиозных памятников «Талибаном» и решаешь осенью поехать в Каир учить арабский.
