– Уже поздно, – говорит начальница, – как ты доедешь до дома?
Странно, раньше она почти не проявляла интереса к твоей внеофисной жизни. Ты отвечаешь, что все в порядке, как-нибудь доберешься.
Она пристально смотрит на тебя – ты сидишь на полу, продолжая скреплять и раскреплять документы. На лице ее странное выражение: она как будто удивлена.
– Обычно я этого не говорю, – произносит она, – по крайней мере, до окончания стажировки. Но ты… – она делает паузу, словно подбирает слова. – С тобой очень легко работать.
– Спасибо, – отвечаешь ты и улыбаешься. Эта похвала запоминается тебе, потому что твоя начальница не щедра на комплименты. Хотя ты и не собираешься заниматься в будущем тем, чем занимается она, ты уважаешь ее и рада получить похвалу от человека вроде нее – успешного руководителя из поколения женщин, которым было еще сложнее пробивать себе дорогу, чем вам.
Однако спустя много лет ты, вспоминая этот момент, поймешь: ее слова, вероятно, стоило воспринять не как комплимент, а как предостережение. Да, с тобой легко работать – Композитор тоже так считал. И причина этого, возможно, не в твоей очаровательной личности, а в уступчивости, в отчаянном желании добиться успеха и в потребности снискать любовь тех, кто стоит выше тебя. Даже если они требуют взамен совершать абсурдные и неблагоразумные поступки и идти на обман.
«Боже, благослови Америку», турне 2004 года
Новый Орлеан
Я сижу на скамейке в парке под болотным деревом – в Новом Орлеане так называют гигантские деревья, густо поросшие мхом, – и, обдуваемая теплым послеполуденным ветерком, ем радужное мороженое. И думаю: а ведь я могла бы уйти. Прямо сейчас уйти, не оборачиваясь, по этой улице, капая мороженым на тротуар. Устроилась бы официанткой в какой-нибудь новоорлеанский бар и разносила бы кувшины с пивом. Как поется в той песне Боба Дилана? Устроюсь поработать на рыбацкую лодку у берегов Делакруа? Что ж, это по мне. Может, работа на воде избавила бы меня от беспокойства по поводу постоянного желания сходить в туалет. Если мне действительно захотелось бы в туалет (а чаще мне это просто кажется), я пописала бы прямо в воду с борта.
Новоорлеанский филиал Пи-би-эс устраивает нам роскошный прием: этуфе из креветок, шоколадные конфеты ручной работы в форме лягушек, поданные на серебряном блюде, букеты свежих роз и море шампанского. Нам предлагают взять с собой целый ящик игристого, даже стеклянные бокалы к нему прилагаются; мы с Ким и Харриет радостно принимаем подарок, но Композитор заставляет нас все вернуть – никакого алкоголя в трейлере. Мы обижаемся. Однако то, что я осталась без бесплатного шампанского, – наименьшая из моих проблем. Дело в том, что я больше не могу простоять на сцене семьдесят пять минут подряд. Я теперь убегаю в перерыве, когда Композитор произносит свою речь (в туалет мне не хочется, только кажется), и возвращаюсь на заключительной фразе (она всегда одинаковая: «Мое сердце болит за всех вас. Сегодня я помолюсь о вашем благополучии»). После концерта мы поднимаем бокалы с шампанским и объедаемся креветками и шоколадом в уставленном розовыми букетами банкетном зале филиала. Не пройдет и года, как этот зал уйдет под воду
[72].
Внутренне я готова к тому, что меня уволят за такие выходки. Композитор имеет полное право работать со скрипачом, способным выстоять на сцене семьдесят пять минут, не убегая с нее в ужасе. Но вот что удивительно: Композитор, обычно отказывающий нам в самых простых просьбах (остановиться поужинать по дороге, взять ящик бесплатного шампанского), с сочувствием относится к моей проблеме, которую я как могу пытаюсь объяснить ему и остальным. Он не вникает в детали, не допытывается о причинах столь странного поведения, а главное – не обвиняет меня в том, что я ненормальная (хотя это, несомненно, так). Он смотрит на меня так же, как и на слушающих его музыку женщин средних лет с крашенными в рыжий цвет волосами – женщин, вынужденных трудиться на двух работах, потому что их мужья умерли от рака; женщин, чьи сыновья погибли в аварии; женщин, которым тяжело дается каждый день работы в школе для детей с отставанием развития или в доме престарелых для пациентов с болезнью Альцгеймера; женщин, которые наслушались такого дерьма от своего босса, что живут ради момента, когда можно будет включить в машине или дома диск Композитора и наконец выдохнуть. Композитор смотрит на меня так же, как смотрит на них, и, кажется, даже понимает, что я переживаю, хотя я и сама не до конца в этом разобралась.
Однако я отличаюсь от этих женщин в главном: эта расслабляющая музыка меня не расслабляет. Напротив, она и есть мой главный раздражитель. Она и провоцирует мои панические атаки. Я делаю мысленную заметку: на случай, если мне когда-нибудь понадобится операция или я впаду в кому, в моей медкарте должна быть запись: «У пациентки смертельная аллергия на расслабляющую музыку». Мало ли, вдруг я попаду в одну из тех больниц, где из динамиков во всех коридорах звучит именно музыка Композитора (а таких немало). Я пробую все известные мне методы расслабления: глубокое дыхание, спорт, йогу, долгие прогулки, теплый душ, тупое сидение у телевизора, а когда ничего не помогает – бокал мерло и три сигареты подряд (к концу турне бокал превращается в три бокала, а три сигареты – в девять). Но все бесполезно. Моя голова словно плеер со сломанной кнопкой перемотки: мысли проносятся быстрее, чем я успеваю их услышать, и не оставляют мне ни одного шанса на отдых.
Я могла бы уволиться. Позвонить нашему продюсеру Джейку, сказать, что заболела, что мне срочно требуется медицинская помощь, и через несколько дней он наверняка нашел бы скрипачку на замену, а я смогла бы укрыться в родительском доме. Да, я подписала контракт, но здоровье есть здоровье, форс-мажор есть форс-мажор. Джейк наверняка поймет. Композитор же понял.
Но я не увольняюсь. Прежде всего дело в деньгах. За одиннадцатинедельный тур я должна получить четырехзначную сумму – она кажется мне огромной, как миллион долларов. (Полгода спустя после уплаты налогов и вычета расходов я понимаю, что за три месяца заработала три тысячи долларов.)
Однако на самом деле меня останавливает другое. Я с детства мечтала гастролировать по Америке с оркестром и сейчас именно этим и занимаюсь. Я представляю, как в эту самую минуту множество маленьких скрипачей по всей стране разучивают гаммы и грезят о том, что я имею уже сегодня. Вот она – мечта, я живу мечтой и не собираюсь от нее отказываться.
Чего не хватает в этой книге
– Знаешь, чего не хватает в этой книге? – спрашивает меня моя подруга-писательница.
– Чего?
– Мужика, – отвечает она.
– Мужика? – удивляюсь я. – А Композитор?
– Да нет же, глупая. Я о другом. Не хватает красивого, обаятельного, образованного парня, который придет и скажет тебе, что твоя музыкальная карьера и турне с Композитором – пустая трата времени. Того, кто излечит тебя от панических атак, велев прекратить разрушать свою жизнь и убиваться на работе. Того, кто заставит тебя задуматься о действительно важных вещах: замужестве, детишках, переезде за город, где ты станешь… ну, не знаю… тренером школьной команды по плаванию. Не хватает мужика, понимаешь? Вот сейчас, в этот самый момент, ему следовало бы появиться и спасти тебя.
