Одним словом, ты мечтаешь произвести впечатление на Николь (ты уже раза три сказала, что тебя показывали по телевизору, а впереди еще концерт в Карнеги-холле), и именно поэтому вам никогда не удастся сблизиться настолько, насколько тебе этого хочется, и Николь в этом не виновата. Ты также подозреваешь, что она задумала сделать тебя героиней своего документального фильма об Аппалачии.
Но все же вы с Николь дружите: она сделала для тебя гораздо больше, чем кто-либо из других твоих друзей. Например, однажды весь день возила тебя по самым модным районам Лос-Анджелеса, пытаясь восстановить твое душевное равновесие в винтажных магазинчиках и крафтовых веганских закусочных. Николь – веганка, она придерживается макробиотической диеты
[84], никогда не курила, не пробовала наркотики и выпивает крайне редко и умеренно. Она встречается лишь с успешными мужчинами, которые намного старше ее; те дарят ей букеты и не ждут в ответ ничего, кроме ее общества. Ты же колесишь по Америке, живешь на сигаретах, мерло и куриных потрохах и на данный момент настолько снизила планку в общении с мужчинами, что готова переспать с любым, лишь бы тот не имел никакого отношения к сочинению музыки для свирели. Ты стараешься произвести впечатление на Николь, потому что та каким-то образом умудряется делать творческую карьеру (она снимает документальные фильмы – потрясающие и злободневные, пользующиеся успехом у критиков) и одновременно придерживаться нормального, здорового образа жизни, к которому ты тоже отчаянно желаешь приблизиться, но не понимаешь – как. И теперь она предлагает тебе носить «подгузники для взрослых» – самое парадоксальное словосочетание, которое ты когда-либо слышала.
– Это не поможет, – резко отвечаешь ты, отказываясь повторять «подгузники для взрослых» вслух.
– Но если ты боишься описаться на сцене, подгузник для взро…
– Это не поможет! – ты чуть ли не кричишь на нее, сжимая в потных ладонях тонкую ткань концертного платья. – Давай просто не будем об этом говорить. Я не хочу ни с кем это обсуждать.
«Особенно с тобой, Николь, – хочется добавить тебе. – Особенно с тобой».
Концы с концами
Несколько лет спустя ты возвращаешься в Лос-Анджелес навестить Николь и понимаешь нечто настолько очевидное, что тебе становится стыдно: отчего ты не догадалась об этом раньше? Ты видишь, что Николь тоже трудно сводить концы с концами, следовать за мечтой, снимать свои фильмы. Ты разглядываешь это за ее макробиотической диетой, фитнес-режимом, сияющим лос-анджелесским загаром. Пыльная посуда, которой никогда не пользуются, куча грязного белья на полу в спальне… Ей тоже нелегко, осознаёшь ты.
С годами ты приходишь к выводу, что нелегко всем – даже самым привилегированным, самым талантливым твоим однокурсникам, тем, о ком говорили: «Он обречен на успех». Все они в той или иной степени еле сводят концы с концами. Николь принадлежала к элитной группе студентов с исключительными природными способностями. Ты называла их «клубом гениев», хотя ни в какой клуб они, конечно, не объединялись. Уровень их успеваемости потрясал, и другие студенты по сравнению с ними казались жалкими недоумками, хотя и считались лучшими в своем школьном выпуске. На втором курсе твоим соседом по общежитию был парень, который в двадцать два года стал всемирно известным нейробиологом. Училась с вами и необыкновенная девушка, комедиантка, которую вскоре взяли ведущей «Субботним вечером в прямом эфире»
[85]. Твоим сокурсником был будущий конгрессмен, обладатель черного пояса по карате, виртуозный джазовый пианист – при этом слепой. А чего стоит твоя соседка по комнате Ариэль – лауреатка конкурса виолончелистов? Или Нора, твоя подруга из Филадельфии: самые престижные юридические университеты готовы были перегрызть друг другу горло, лишь бы она пошла к ним учиться. Были и многие другие, в том числе студенты твоего курса, приехавшие из Голливуда уже знаменитыми.
Однако через несколько лет после выпуска твое идеалистическое представление о «клубе гениев» дает трещину. Знаменитого нейробиолога обвиняют в плагиате статей из «Нью-йоркера»
[86]. Прелестная комедиантка произносит в прямом эфире запрещенное матерное слово
[87]. Ариэль бросает ненавистную виолончель. Нору увольняют из юридической фирмы. Фильмы Николь получают награды и признание критиков, но ей едва хватает на жизнь – а что это за жизнь, на которую едва хватает? Определенно неудавшаяся, и похвалы критиков не могут исправить ситуацию.
Тогда-то ты и понимаешь: любая жизнь, которая кажется слишком идеальной и вызывает сомнения в том, настоящая ли она, любая жизнь, в которой на первый взгляд нет неудач, любая жизнь, которая выглядит легкой и неотягощенной проблемами, – фальшивка.
«Боже, благослови Америку», турне 2004 года
Из Сан-Франциско в Портленд
В трейлере ломается кондиционер. Жар работающего двигателя, горячий асфальт, солнце, палящее над бескрайней долиной Сакраменто, – все это нагревает фургон до предела. Мы с Харриет лежим неподвижно на раскладном диване – до сегодняшнего дня мы и не догадывались, что он раскладывается. Но вот диван разложен, и мы, замерев на нем, чтобы не стало еще жарче, пытаемся слушать музыку и, может быть, дремать, но получается лишь безразлично смотреть в раскаленное калифорнийское небо, проплывающее за окном. Иногда я перевожу взгляд на Харриет: та словно молится – вроде бы не спит, но и не совсем бодрствует.
Ким сидит на пассажирском месте рядом с Патриком. У того сегодня особенно хорошее настроение – он, как говорит моя мама, в полном ажуре. Несколько дней назад он отмечал свой день рождения, и кроме торта Композитор преподнес ему сборник ирландской музыки на шести дисках. Теперь мы круглосуточно слушаем многочисленные вариации «Дэнни-боя»
[88] (с женским вокалом, соло на свирели, чисто скрипичную версию, мужскую хоровую, женскую хоровую, смешанный хор и так далее до бесконечности). «Дэнни-бой» сопровождает нас в пути по жарким долинам, пролегающим между Сан-Франциско и Реддингом. «Дэнни-бой» становится нашим спутником, когда мы взбираемся по склону величественной горы Шаста. Звучит «Дэнни-бой» и в прохладных долинах низинного Орегона, где солнце освещает горы, а тень от гор заслоняет долины и реки, и эта бесконечная игра в догонялки напоминает мне родную Шенандоа. «Дэнни-бой» с нами по пути в Юджин, где мы останавливаемся, чтобы закупиться в магазине. Мы слушаем «Дэнни-боя» по дороге в Портленд, и я с удивлением замечаю, что листья там уже пожелтели и покраснели, как на Восточном побережье. Мы наконец покинули лето, и оно уже не нагонит нас до конца турне. Мы оставили позади иссушенную бескрайнюю пустыню, пальмы и запах горячих влажных песков Юго-Запада, а также центральную Калифорнию, пахнущую овощной теплицей. Протяжно поют волынки. Они взывают к Патрику, главным образом к Патрику – широкоплечему, с сентиментальной слезинкой в глазах, в неизменной куртке с эмблемой «Боже, благослови Америку»; к единственному человеку в нашем доме на колесах, работающему бесплатно, к единственному, чье нежное чувство к свирели идет от чистого сердца. Любовь Патрика к свирели непоколебима, она не умрет никогда, и мы изо всех сил стараемся относиться к ней с уважением, хоть это и не всегда получается.
