Книга Скрипка, деньги и «Титаник», страница 7. Автор книги Джессика Чиккетто Хайндман

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Скрипка, деньги и «Титаник»»

Cтраница 7

Твое стремление скорее повзрослеть неразрывно связано с желанием делать то, что особенно почитается среди взрослых: работать. Труд разлит в самом воздухе Аппалачии, которым ты дышишь, в угольном дыму соседней электростанции Маунт-Сторм, снабжающей электричеством почти все Восточное побережье; каждый угольный брикет – чья-то работа, чей-то ужин, чей-то телевизор, тихо говорящий всю ночь до утра, до момента, когда опять пора идти на службу, на фабрику или в забой. В школе у тебя «рабочие тетради» и «рабочие таблицы»; ты стараешься заполнить свои как можно быстрее, сделать максимальный объем работы. Ты стремишься опередить других детей, потому что убеждена: тогда тебя станут больше любить. Уже через минуту после того, как школьный автобус высаживает тебя у дома, ты заставляешь младшего брата играть в школу. В этой игре ты даешь ему домашние задания и орешь на него, когда он от них отлынивает. Но больше всего тебе хочется поиграть в музыку – в серьезную игру, которой не гнушаются даже серьезные взрослые.

Если бы ты только смогла сыграть ту мелодию из «Сары и белки», думаешь ты, тебе разом открылись бы все взрослые тайны. Секреты видятся тебе повсюду: возможно, потому, что многие твои друзья из начальной школы переживают собственные версии «Сары и белки» – жизни, полные голода, холода и унижений. Они словно герои кошмаров из книг Чарльза Диккенса, но память твоя сохраняет о них лишь туманные обрывки воспоминаний. Вот мальчик, пахнущий помойкой, расчесывает покрытую корками кожу, и кровь капает на парту. Вот бледная девочка, чьи одежда и волосы пропахли сигаретным дымом, крадет твой любимый фиолетовый карандаш. Вот мальчик, который изо дня в день ходит в одном и том же драном красном спортивном костюме, – он лупит по кирпичной стене разваливающейся кроссовкой и в сердцах кричит на учителя физкультуры: «Козел!» В твоем классе есть тихони, похожие на затравленных кроликов: у них взгляд зверя, запертого в клетке. Имена этих детей, рожденных среди гор, будто обусловлены географией, они, как клеймо, вытравленное на теле при рождении, предопределяют их судьбу: Стоуни, Дасти, Мисти [14].

Твой юный слух пытается постичь тайны мира через несколько заученных нот, но в мире твоих родителей тайн почти нет. Твоя мама – соцработник, она ездит по обледеневшим горным дорогам через перевал, доставляя талоны на питание людям, живущим в однокомнатных хижинах. Она же делает им прививки. Как-то раз она отправляется к одной семье, чтобы показать матери, в какие игры можно поиграть с двухлетним ребенком на полу, но обнаруживает, что пола в доме нет – лишь утоптанная зола из дровяной печи, насыпанная небольшим слоем прямо на землю. В другом доме она видит младенца, спящего в ящике стола вместо кроватки, а в считаных сантиметрах от него – свернувшуюся кольцом медноголовку [15].

Твой папа, семейный врач, держит клинику для деревенской бедноты и ездит по вызовам. Он носит с собой старомодную докторскую сумку: в ней есть и шпатели для языка, и марлевый бинт. Лечит в основном людей, пострадавших от самолечения народными методами: тех, кто накладывал на абсцесс припарки из оленьей кожи и довел себя до гангрены; тех, кто самостоятельно вырывал себе сельскохозяйственными инструментами зубы, которые до этого долго гнили в воспаленных инфицированных деснах… Однажды хлынувшие в ущелье потоки воды смывают клинику твоего отца. Он берет большой займ, восстанавливает клинику и работает с утра до ночи; нищие пациенты платят ему вареньем, фасолью, а один как-то приносит почти двадцатилитровое ведро гороха, и твоя мама, будучи на девятом месяце беременности (она ожидает твоего брата), ссутулившись, лущит его.

Одним январским утром пациент привозит вместо оплаты сладкую летнюю кукурузу, замороженную в початках сразу после сбора. Твой папа рад и тут же решает воспользоваться случаем: он выносит на крыльцо большой обеденный стол, и, хотя на улице темно, идет снег, а на склонах завывает ветер, вы садитесь за него в зимних пальто и грызете кукурузу с солью, притворяясь, будто сейчас июль.

Возможно, поэтому с годами тебе все чаще кажется, что вокруг много тайн и скрытых угроз: родители работают не покладая рук («кто не работает, тот не ест» – их любимая поговорка), но делают вид, словно заснеженные горы – это тропический курорт, а грызть кукурузу на морозе весело; как будто твоя мама не раздает изо дня в день талоны на еду, а отец не привил только что целый поселок от бешенства (кто-то принес в трейлерный парк ручного енота); как будто твоя няня, соседская девочка-подросток, не пыталась покончить с собой, приняв таблетки, вместо того чтобы следить за тобой (много лет спустя мама скажет, что даже няня-самоубийца лучше западновиргинских детских садов). Ты знаешь, что зловещая музыка, звучащая в голове, важна, потому что рассказывает правду о мире – правду, которую взрослые пытаются от тебя скрыть («Притворись, что сейчас лето! Но не забудь надеть пальто!»). Несомненно, они делают это, чтобы защитить своего ребенка от жестокой нищеты и отчаяния, царящих в Аппалачии. Но они не подозревают, что именно их попытка утаить страшную истину и наводит тебя на мысль о ее существовании.

Одно из самых ранних твоих воспоминаний – вкус петрушки; бабушка рвет ее с грядки в нескольких метрах от дедушкиной свалки перегоревших лампочек. Именно такие несоответствия – сытая, приправленная петрушкой жизнь среднего класса и рядом руины угольной нищеты – ты начинаешь замечать еще в детстве.

Копаясь в остове разбитого автомобиля, лежащего в овраге рядом с домом бабушки и дедушки (в их городке при бумажной фабрике в Аппалачии воздух пропитан серной вонью), ты находишь стеклянную банку с чистой красно-белой этикеткой в клеточку, на которой нарисована спелая клубника. Но банка полна земли. Тебе интересно, как земля попала туда, ведь крышка банки запечатана. Эта банка, как и все вокруг, смердит ложью взрослых; ты чувствуешь эту ложь во вкусе петрушки, растущей на огороде в двух шагах от свалки; в керосиновом запахе лампы, в сигаретном дыму и серных парах бумажной фабрики; в остекленевших от выпивки глазах соседей, в вони от куриных потрохов, исходящей от детей работников птицефабрики. («Ваши дети тоже пойдут в куриный университет? – спрашивает твоего отца коллега-врач. – Я слышал, там студентов куры не клюют!» Эта шутка не звучит смешно в городе, где даже дети из самых обеспеченных семей, не окончив школу, идут работать на фабрику. Одна девочка примерно твоего возраста – она живет в нескольких километрах по дороге от дома бабушки с дедушкой – увидела, как на птицефабрике затаптывают кур; этот способ убивать птиц вызвал у нее такое омерзение, что она решила бросить работу и пойти в армию, рассудив, что на войне не может быть хуже, чем там, где мучают цыплят. Ее звали Линди Ингланд [16].)

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация