– Экий ты, сынок, толковый! И ведерко мое отыскал! Где ж оно было-то? Я его и в огороде искала, и под забор заглядывала, – включилась в беседу старушонка. – Да, ладно, полноте тебе! Оставь бочку, наполню сама ее после. Это ж полдня тратить, ее водицей полнить! Ну, кидай, кидай, – замахала старушонка рукой.
– Водицы я пока еще в силах принести, не переживай, – Рёрик собрался снова к колодцу. – Ну, я пошел.
– Подожди, я помогу, – подпрыгивая на одной ноге, Трувор поскакал за Рёриком, натягивая на ходу сапог. – Ты, кстати, где бадью ее нарыл? А то она уж и под забор заглядывала…– улыбался Трувор, потирая заспанный глаз.
– Вчера еще в сарай бросил. Унесло б ураганом, осталась бы бабка без ведра…
– Экий ты добрый…– хихикнул Трувор. – Третьеводни чуть ли не половину города разорил, а сегодня тебе старушонку без ведерка оставить жалко! Не пойму я тебя порой!
– Опять враки…Город я не трогал, – пожал плечами Рёрик.
Перемахнув через ближайший частокол, Трувор вскоре вернулся уже с тремя ведрами.
– Ох, что-то сил совсем нет…Ну и день…– жуя соломинку, лукаво начал Трувор. – Нег…
– Ау, – отозвался Рёрик, доставая ведро из колодца.
– Я вот все хотел спросить…Ты это…– шмыгнул носом Трувор. – У тебя с княжной было чего?
– Представь себе, всю ночь так и пробеседовали, – Рёрик отхлебнул ледяной водицы из ведра. И она показалась ему невероятно вкусной. Наверное, оттого, что его долго мучила жажда.
– Глупая девица. О чем с ней беседовать…Шутишь что ли…– недоумевал Трувор, однако от любопытства своего не отказался. – Ну а я еще вот что хотел уточнить…Когда вы…Ну то есть…Ты вот как с ней…
– Чего тебе надобно от меня?! – заливая второе ведерко, выругался Рёрик.
– Ты хоть скажи, как тебе? – не сдавался любознательный Трувор. – Ну, чего ты, не ломайся, расскажи, как все прошло!
– Вполне себе. Не переживай, – отмахнулся Рёрик, посмеиваясь.
– «Вполне себе»? – Трувор недоверчиво покосился на друга. – Это ж дочка Гостомысла…
– Не повлияло, – заверил князь.
– Ко всеобщему счастью…– завершил мысль Трувор. – И что…Она…Как бы это…– ради непринужденности Трувор оперся на ведро, но оно тут же пошатнулось, обрызгав его. – Тьфу… Нет…Я все же хотел уяснить…– отряхиваясь, продолжал Трувор. – Короче…– любопытный Трувор понизил голос до шепота, хотя на колодце они были с Рёриком вдвоем. – Дочка Гостомысла была невинна?
– Была.
– Слава богам…– выдохнул Трувор с облегчением. – Хоть так. А ты теперь куда ее денешь? Оставишь? Али что…
– В своем Новгороде пусть сидит пока…
– Может и дело: все ее знают, законная княгиня она для них. Против тебя, значится, народ не пойдет, – поднимая палец вверх, заключил Трувор, после чего принялся умываться. – Брррр, холодно что-то…Кстати, я вот еще, что хотел узнать…Даже неловко спрашивать, но…
– Бери уже ведра, наконец, сплетник, – усмехнулся Рёрик. – И пригони наших бездельников, пусть бабке крышу поправят напоследок…
– Как скажешь…– вздохнул Трувор.
Глава 28. Первые дни
Словно в одночасье пришла в Новгород осень. Хмурая и стылая. Улетели осы и стрекозы. Стихли птицы. Низкое небо надавило на лес серым покрывалом. Печально завыли ветра.
В княжеском детинце было тихо. Ни суетливых баб с корзинками, ни мужиков с топорами наперевес, ни галдящей детворы с сухарями за щеками. По неметеным дорожкам вышагивали лишь вооруженные до зубов люди. Несмотря на то, что в отсутствии своего предводителя чужеземцы не затевали веселых пьянок и не бегали по деревням в поисках девок, они не чувствовали стеснения. По-хозяйски заглядывали в амбары и курятники, располагались в избах, где прежде коротали дни дружинники Гостомысла. Все у них спорилось, шло степенно. За разговорами и шутками. Глядишь, и там уже побывали, и здесь. И лишь только один терем обходили они стороной. Ставни и двери были в нем заперты наглухо. А по широкому крыльцу ветерок гонял пожухлую листву.
Однажды чуть приоткрылась ставенка. Промелькнула у окна бледная тень. А после ставенка захлопнулась. Не все видели в тот день эту тень, но зато все знали, кто она.
В теремке Дивы было не топлено. От пола шел холод. Из огромных летних окон сквозило. Но ее такие мелочи отныне не заботили. Ее, вообще, теперь мало что занимало. Даже собственная участь. И так ясно, каким бы ни оказалось грядущее, хорошего в нем будет немного. Пока она пленница в собственном доме. Ни жития, ни смерти. Прошло два дня с того страшного вечера. Пряча лицо в подушку, Дива заливалась слезами все это время, прерываясь лишь на сон. И вскоре ее начала мучить бессонница. Едва только истерзанная Дива проваливалась в забытье, как тут же вскакивала с кровати. Ей мерещились крики и вопли. Но это всего лишь негромкие песни дружины нового князя. Сегодня никого здесь не убивают.
И, конечно, до сих пор Дива не покидала своего укрытия. И всего раз выглянула в окно. Поздним вечером, чтоб никто не заметил. Не узнала она тогда знакомый с детства дворик. Это не хоромы правителя, а настоящий разбойничий вертеп! Дымят костры. Кони ходят по двору, будто для них нет конюшен. Тела павших убрали, но повсюду проглядывают следы бойни. И ни одного знакомого лица. Лишь чужеземные головорезы.
****
Но и скорби имеется предел. Затяжной дождь кончился. На третий день Дива уже не могла только спать и плакать. Слезы ее иссякли. К своему стыду, она обнаружила, что ей захотелось подкрепиться. Голод оказался столь силен, что Дива почти возненавидела себя. Как она может думать о яствах после всего, что произошло!
И все же она не была готова выйти на улицу и встретиться с новой жизнью лицом к лицу. Хотя в хоромах наметились положительные перемены. Начали возвращаться дворовые. Слышалась родная речь.
С самого утра Дива угрюмо бродила взад и вперед по своей прехолодной опочивальне. Бесполезно крутился в голове один и тот же образ – брошенный у колодца бортник Герасим, зарубленный чьим-то топориком. Никаких других мыслей.
Вдруг послышался настойчивый стук в дверь. Дива вздрогнула, поплотнее запахнувшись в платок.
– Сестренка, ты тут? – раздался молодецкий окрик с крыльца.
Утирая мокрый от слез нос, Дива поспешила вниз по лестнице. Торопливо нацепив поверх волос убрус, шагнула в сени и осторожно потянула засов. Есений! Радость пламенем вспыхнула в ее сердце: он спасся той ужасной ночью! Теперь она не одинока!
– Ты жив, исполать богам! – на глазах Дивы навернулись слезы, она бросилась к брату. – Еся, как же ты здесь? Тебе нельзя тут быть!
– Да меня никто и не заприметил, – и правда, Есений хитроумно сменил наряд с княжеского на крестьянский, что позволило ему затеряться среди простого люда. – Но ты…Дива…О, Ярило! Что с тобой?! Ты так худа и бледна…И эти одежды…– Есений был удивлен найти всегда пригожую княжну в жалком виде, в помятых платьях, с непричесанными космами и осунувшимся лицом. – А где же сестрицы? С тобой ли?
