А потом еще этот странный сон, хотя я догадывалась, что
разговор в медицинском кабинете мне вовсе не приснился. Чем дольше я об этом
размышляла, тем больше убеждалась, что знакомый голос, отвечавший медсестре,
принадлежал Робби.
Вокруг меня происходило что-то странное, опасное и пугающее,
и, похоже, опасность скрывалась за знакомыми лицами. Я украдкой покосилась на
Робби. Насколько хорошо я его знаю? Мы дружили с незапамятных времен, но я ни
разу не была у него в гостях, никогда не видела его родителей. В те редкие
разы, что я предлагала встретиться у него дома, он всегда чем-то отговаривался:
то родители уезжали из города, то в доме ремонтировали кухню... которой я, кстати,
тоже никогда не видела. Все это было странно, но еще страннее то, что я ни разу
не задумывалась об этом, никогда не расспрашивала... до сегодняшнего дня. Робби
просто был всегда при мне, точно появился, как по волшебству, из ниоткуда: без
прошлого, без дома, без причины. Какая у него любимая музыка? Какие цели в
жизни? Влюблялся ли он хоть раз в жизни?
«Ты ничего о нем не знаешь, — тревожно твердил мне мой
внутренний голос. — Ты его вообще не знаешь».
Я поежилась и снова отвернулась к окну.
Автобус проехал перекресток; мы выехали за пределы города и
теперь направлялись в болотистое захолустье. Ко мне домой. Дождь по-прежнему
заливал все окна, размытый пейзаж поблек, сквозь стекло неясно виднелись
смутные силуэты деревьев.
Я сморгнула наваждение и выпрямилась. Вдалеке, под ветвями
гигантского дуба, неподвижно, как сами деревья, застыл всадник на огромном
вороном коне. Лошадиная грива, несмотря на ливень, развевалась, словно ни
чуточки не промокла. Высокую и стройную фигуру всадника окутывало серебристо-черное
одеяние, за спиной трепетал темный плащ.
Сквозь дождь я едва разглядела лицо незнакомца: юное,
бледное, невыразимо прекрасное... Он смотрел прямо на меня. Сердце мое
оборвалось, я затаила дыхание...
— Роб, — пробормотала я, вытаскивая из ушей наушники. —
Взгляни на...
Робби сидел близко-близко и тоже смотрел в окно. Глаза друга
превратились в зеленые щелочки, взгляд сделался пристальный и страшный.
Я испуганно отшатнулась, но Роб даже не заметил.
— Ясень, — еле слышно прошептал он.
— Ясень? — переспросила я. — В каком смысле ясень?
Автобус фыркнул и прибавил скорость. Робби с застывшим лицом
откинулся на спинку сиденья. Я сглотнула и выглянула в окно: под дубом никого
не было. Всадник и лошадь пропали, как не бывало.
Странности накапливались.
— Какой еще ясень? — повторила я, поворачиваясь к Робби,
который, кажется, ушел в себя. — Робби? Эй!
Я потыкала его в плечо. Он дернулся и наконец-то посмотрел
на меня.
— Почему ясень?
— Ясень? — Глаза его хищно вспыхнули, лицо стало маской
дикого зверя. Потом он сморгнул и опять стал собой. — А, это мой старинный
приятель. Не бери в голову, принцесса.
Его слова оказали на меня странное действие, как будто Роб
пытался заставить меня все забыть. Мне показалось, он что-то скрывает, но
ощущение тут же растаяло, потому что я не могла вспомнить, о чем мы только что
говорили.
На нашей остановке Робби подскочил как ужаленный и бросился
к выходу. Я подивилась его странному поведению, аккуратно убрала айпод в рюкзак
и тоже вышла из автобуса. Меньше всего на свете мне хотелось, чтобы дорогущая
игрушка намокла.
— Мне пора, — заявил Робби, когда я догнала его на обочине.
Зеленые глаза его обшаривали листву, будто Роб боялся, что
из чащи что-то выскочит. Странно... в лесу стояла тишина, не считая птичьей
трели высоко над нами.
— Э-э... я кое-что дома забыл. — Он виновато посмотрел на
меня. — До вечера, принцесса. Принесу шампанское, как обещал, договорились?
— А! — Я совсем об этом позабыла. — Конечно.
— Иди домой. — Робби прищурился и пристально посмотрел на
меня. — Не останавливайся и ни с кем не заговаривай по дороге, поняла?
Я нервно хихикнула.
— Ты что, моя мамочка? Скажи еще, чтоб с ножницами в руках
не бегала и чтобы смотрела в обе стороны, когда перехожу дорогу — Робби
ухмыльнулся и снова стал похож на себя обычного. Я продолжила: — И вообще, кого
тут можно встретить на болотах?
Перед моим мысленным взором вдруг всплыл образ давешнего
юноши на коне, и в груди защемило. Кто он такой? И почему я не могу о нем не
думать? Ведь он мне просто примерещился? Все это очень непонятно. Если бы не
странное поведение Робби в автобусе, я бы сочла прекрасного юношу очередной
своей безумной галлюцинацией.
Робби помахал мне рукой и лукаво улыбнулся.
— До скорого, принцесса. Берегись маньяков и нигде не
задерживайся!
Я топнула ногой. Он захохотал и вприпрыжку помчался прочь. Я
вскинула рюкзак на плечи и поплелась домой.
— Мам? — позвала я, распахивая дверь. — Мам, я дома!
В ответ — тишина, отразившаяся эхом от пола и стен, повисшая
густой пеленой в воздухе. Почти живая тишина сгущалась в центре комнаты и
холодно следила за мной. Сердце громко и прерывисто забилось у меня в груди.
Что-то произошло.
— Мам? — окликнула я, входя в коридор. — Люк? Есть кто дома?
Дверь у меня за спиной скрипнула. Я на цыпочках прокралась в
гостиную. Экран телевизора мигал (показывали какую-то старую черно-белую
комедию) перед пустым диваном.
Я выключила телевизор и пошла в кухню.
На первый взгляд все выглядело как обычно, вот только дверь
у холодильника повисла на одной петле. На полу валялась какая-то грязная
тряпка, но, вглядевшись, я узнала Ушастика, игрушку Итана.
Плюшевому кролику оторвали голову, из дырки в шее торчал
клок набивки.
Из-за стола послышался какой-то звук. Я выпрямилась и пошла
посмотреть, что там такое. К горлу подступил ком, и внутри все сжалось от
недоброго предчувствия.
Мама лежала навзничь на кафельном полу, широко раскинув руки
и ноги, на лице у нее виднелись влажные алые пятна. Сумочка выпала из
безжизненной бледной руки, содержимое рассыпалось по всему полу. В дверях стоял
Итан, склонив голову набок, точно любопытный крысеныш.
Он улыбался.
— Мама! — закричала я, бросаясь к ней. — Мама, что с тобой?
Я схватила ее за плечо, потрясла, но тело вяло трепыхнулось,
точно снулая рыба. Неужели мама умерла? Кожа-то теплая...
И куда подевался Люк?
Я снова потрясла ее; мамина голова безжизненно запрокинулась.
Меня замутило.
— Мама, очнись! Ты меня слышишь? Это я, Меган!
Я лихорадочно озиралась, потом схватила кухонное полотенце,
стала вытирать окровавленное мамино лицо, и только тут опомнилась. Итан застыл
в дверях, его широко раскрытые глаза наполнились слезами.
